— Спасибо. До свидания, Константин Игнатьевич, — пячусь к двери.

— Паш.

— Да? — я почти вышел.

— Ты хорошо уяснил условия контракта? — киваю. — Особенно тот пункт, где я могу его расторгнуть в одностороннем порядке, — снова киваю. Словно та собачка, которую приклеивают в салон автомобиля.

— Я всё понял, Константин Игнатьевич.

— Хорошо. Тогда лучше не доставляй хлопот, чтобы у меня не было повода с тобой распрощаться, — его взгляд пробирает до самых костей. Этот мужик способен на многое, так про него говорят. — И не обижай мою дочь, — добавляет. — Это мне не по нраву. От настроения Лики зависит твоё пребывание здесь.

Что он имеет в виду?

Вслух я, конечно, ничего не спрашиваю, да это и не нужно. Его глаза говорят красноречивее любых слов. Они полны издёвки. Он издевается.

Уже вполуха слышу его сухое прощание и выхожу за дверь.

Какого хрена? {Бл*дь. Бл*дь.}

Я почти бегу к парадному входу, во мне преобладает желание побыстрее покинуть это змеиное кубло. Плечом распахиваю дверь и практически вываливаюсь на улицу. Вчерашняя рубашка, которую так и не поменял, застегнута под самый воротник, и она душит. Дёргаю верхние пуговицы, горло на свободе, но воздух где-то застревает и не поступает в лёгкие.

Вдох-выдох. {Не выходит…}

— Паш, ты чего?

Фил стоит возле машины и с недоумением меня разглядывает.

— Всё плохо, Филя, — говорю на судорожном долгожданном вдохе. — Я должен быть здесь три года. Быть послушной зверушкой у этого типа. Я должен ублажать его дочь… Бл*дь. С*ка. Бл*дь.

Ударяю по собственной машине. Кулак врезается в крышку капота, и на ней остаётся глубокий след.

— Павлик, дыши, — друг подходит почти вплотную, — просто дыши.

Вдох-выдох.

— Что… я… теперь… скажу… Милле? — каждое слово даётся с надрывом.

Вдох-выдох.

— Я даже поехать к ней не могу, — размахиваю расписанием перед лицом Филиппа. — Прогуляю хоть один бой, хоть одну тренировку, и сразу «adios».

— Давай я поеду, — сходу предлагает друг.

Смотрю на него с сомнением.

— А что? Ты же знаешь — я дипломат, — на его лице появляется добродушная улыбка. — Я уговорю её вернуться.

— Когда ты сможешь выехать? — спрашиваю севшим голосом.

— Через пару дней. Утрясу дела на работе и поеду.

— Спасибо, друг, — тяну руку для рукопожатия. Фил не протягивает свою, брезгливо посматривает на протянутую руку. Костяшки разбиты и омыты кровью. — Прости, — протягиваю левую. — Я твой должник.

— Я тоже чувствую вину, Паш. Я тебя сюда затащил.

— Но уже ничего не поменять, — вздыхаю. — От звонка до звонка проработаю три года, а потом видно будет.

— Вернёшься в бокс?

— Нет, я не вернусь.

Паша

Наши дни

— Ты пропустил тренировку, — Степанов начинает с претензий, но для него это обычное дело.

— Да, — честно признаюсь, — пропустил. И что вы сделаете?

— А ты не оборзел? — босс приподнимается из-за стола, разглядывает меня так, как будто видит впервые.

— Константин Игнатьевич, какой сегодня день? — поудобнее устраиваюсь на стуле и закидываю ногу на ногу. — Не отвечайте, я вам скажу. Три года прошло, конечно, вы не помните.

— Ах, ты об этом, — Степанов садится, улыбка на его губах выглядит нелепо. — Так давай новый контракт заключим? — его добродушный голос вызывает во мне приступ неконтролируемого смеха. Потому что Степанов и доброта — это две несовместимые вещи. — Хватит ржать, — одергивает меня босс. — Что ты хочешь, Паш?

— Контракт на моих условиях, — тут же становлюсь серьёзным.

— Это на каких?

— Во-первых, пункт о неустойки мы убираем. Условия расторжения тоже меняем в пользу обоих. Во-вторых, — картинно загибаю пальцы, — ваша дочь мне до лампочки. В-третьих, я участвую только в турнирах «ММА», и никаких больше петушиных боёв для развлечения пьяной публики.

— Ты уже давно участвуешь только в профессиональных турнирах, — перебивает меня Степанов. — Поэтому не преувеличивай.

— От вас чего угодно можно ожидать, — бросаю в лоб.

— Каков наглец. Три года назад ты был более воспитанным.

— С волками жить — по-волчьи выть, — парирую. — Ну так что? Контракт на моих условиях, или я, пожалуй, пойду?

— Никуда ты не пойдёшь! — поспешно говорит босс. Но я знал, что он меня не отпустит. — У нас бой за титул чемпиона страны на носу!

От его волнения и нелепости ситуации хмыкаю.

Три года назад, на этом самом стуле, сидел послушный зверёк Пашка. Он угодил в безвыходную ситуацию, много чем пожертвовал, много чего потерял…

А этот большой и страшный «бармалей» только издевался и периодически подкидывал разных трудностей. Прошло три года, и всё перевернулось с ног на голову.

А говорят ещё, что люди не меняются!

— Да, и вот ещё что, — спохватываюсь. — Тренировки. Я сам выбираю время и день. Никаких принуждений.

— А это тебе зачем? Ты всё равно почти живёшь в зале.

— Я ЖИЛ в зале. Жил! Теперь всё будет по-другому.

— Просветишь? — скрещивает руки на груди.

— Нет. Это личное, — с безразличием отвечаю. Поглядываю на часы, своим видом показывая, что очень тороплюсь.

— Мой юрист подготовит договор, — сдается Степанов.

— Скиньте на почту Филу, он изучит, — впервые за три года готов покинуть этот кабинет с лёгким сердцем. Не как раб, игрушка, зверёк, а как свободный человек. Не как «Бес», а как Павел.

— Ты хоть на завтрашний спарринг придёшь? — нотки мольбы в его голосе даже как-то раздражают. Большой босс сдулся.

— Не знаю, — бросаю на прощание, — я позвоню.

С чувством выполненного долга покидаю здание. Возле машины меня поджидает Лика. Что ж, рубить канаты, значит, рубить канаты.

— Ты разве не останешься? — девушка видит, как я направляюсь к водительской двери, и преграждает мне путь. — Там вроде сегодня пресс-конференция в честь последнего боя.

— Твой папаша сам как-нибудь «от-пресс-конференциет», без меня, — легонько отталкиваю её в сторону, чтобы пройти.

— Паш, что мне надо сделать, чтобы ты перестал себя так вести?

— Ты можешь повернуть время вспять? — с совершенно серьезным лицом спрашиваю, наблюдая, как её лицо становится недоумевающим.

— Нет.