Поэтому произошедшее стало для него очень приятной, но несколько загадочной неожиданностью. Вскоре после обеда к Хмельницкому явилась представительная делегация. Разыгрывать из себя сильно занятого человека он не стал, хотя дел, причем требующих срочного решения, у него было очень много. Гетман сразу обратил внимание на перевозбужденный, если не испуганный, вид ее членов. Некоторых он знал лично, уж что-что, а сохранять видимость спокойствия они точно умели.

«Да что там случилось? Все дергаются, будто черта увидали. Впрочем, у меня вчера слегло более сотни человек, если дело дальше так пойдет – не с кем осаду держать будет. Надо договариваться».

Делегаты тянуть кота за хвост не стали. Сразу предложили огромный выкуп за снятие осады. Богдан и сам к этому вел, да и запросить собирался меньше, но раз предлагают деньги, почему бы не потребовать вдвое больше? К его превеликому удивлению, немного поторговавшись, делегаты согласились с запрошенной им несусветной, как он сам считал, суммой. Решив, что от добра добра не ищут, согласился, уже жалея, что не запросил втрое.

Заключив договор и отдав приказ о начале подготовки к отступлению на восток, Богдан задумался над произошедшим:

«С чего это они как наскипидаренные мира просить прибежали? Запасы продовольствия у них еще есть, стены крепки, больных в городе, как подсылы и перебежчики показывают, много меньше, чем у нас. С чего эта паника? Кто их испугал?»

Долго не мог придумать ничего путного, решил развеяться, приказал явиться к нему Срачкоробу, тот вроде бы собирался пошалить, скучать объектам его шуток еще никогда не приходилось. Уже отправив посланца, подумал: «Уж не его ли шуточка до усирачки львовян испугала? Хм… а ведь возможный вариант. Они не первые в таком качестве будут».

Явившийся по приказу Юхим выглядел довольным, как кот, выхлебавший у соседей крынку сметаны. Можно сказать – лучился блаженством. Знаменитый шкодник с видимым удовольствием рассказал о своей проказе:

– …мне Аркадий подсказал. Давно хотел так пошутить, да условий подходящих не было. И глаза светящимися никак черепу сделать не удавалось. А тут Свитка мне и посоветовал, как светящуюся гнилушку на короткое время яркой сделать.

– Постой, если глаза светящиеся, как же ты сам сквозь эти гнилушки видел? – Богдан начал понимать причину испуга городской верхушки. Добавка к огромному казацкому войску нечистой силы делала положение горожан особенно уязвимым. Не случайно их попы святить стены бросились.

– Не-е, батько, гнилушки у меня в фальшивых глазницах были, на лбу. Вокруг все подсвечивали, а мне глаза не слепили. Ну и кости нарисованные белой краской на… одежде такой обтягивающей, Аркадий ее трико называл. Специально мне эту одежку под цвет камня львовских стен выкрасили, а нарисованные кости тоже гнилушей немного подмазал, чтоб виднее были.

– И не побоялся, что стража тебя на куски порвет, если разоблачит?

– Ха! Разоблачит! Соображалка у них для этого негодная.

– Ну ты и, как твой друг говорит, отморозок. Очнись там хоть один человек, не быть тебе живым.

– А!.. – махнул рукой Юхим. – Один раз живем, так уж лучше прожить эту жизнь весело.

Тяжелыми выдались для Ивана лето и первая половина осени этого года. Да – победными, да – очень прибыльными, да – радостными. Но трудными и выматывающими, даже если не обращать внимания на опасности. Однако если угрозу своей жизни он мог игнорировать, то нехватка сил на привычное бытие тревожила с каждым днем все больше и больше. Только он сам да Господь знали, чего ему стоила кампания по очистке черноморских берегов от османской нечисти.

По утрам приходилось мысленно раздваиваться. Один воображаемый Васюринский стягивал не желающее просыпаться, тяжелое – будто свинцовое – тело с постели, другой спихивал его с кровати, старательно награждая тумаками и подсрачниками. Хорошо хоть воображаемыми, иначе задница давно в сплошной синяк превратилась бы. Хотелось – как тому Вию из рассказа Аркадия – попросить, чтобы кто-нибудь поднял веки, потому как сами они, несмотря на приказы хозяина, открываться отказывались. И так почти каждое утро.

Все чаще и сильнее стали ныть старые раны, а их у него было немало, порой тяжкого труда стоило заснуть, при том, что вымотан был до предела. Начавшая побаливать после контузии лет десять назад голова теперь, если не каждый второй, то каждый третий день точно, будто невидимому палачу попадалась. Очень старательному и знающему дело. Непонятно, правда, кому и в чем надо было признаваться для избавления от этих мук.

«Господи ты Боже мой! Дай возможность дотянуть, не сломаться в самом конце! Пожалей своего верного раба, добавь хоть немного сил! Понимаю, что стар стал, уж давно сорок лет минуло, но ведь богоугодное дело вершим, супостатов подальше от родной земли гоним».

Голова от такого пробуждения соображала плохо, а война медлительных и невнимательных не любит. Волей-неволей пристрастился к любимому напитку друга – кофе. Никакого удовольствия от его употребления не испытывал, пил как горькое лекарство, аптекари, бывает, и не такую гадость приготовляют, да и народные средства на жабьей коже и летучих мышах… Однако хоть и отвратительно горьким напиток был, а сон прогонял и думать помогал.

Какие бы тяготы на Васюринского ни валились, достигнутыми под его руководством успехами он мог гордиться. Все побережье Малой Азии, от грузинской крепости в Абхазии Гониа до Босфора, было очищено от османов. На дневной переход пешего войска как минимум. Во время кампании наказной атаман не раз натыкался на оставленные турками села и города. Забрав все, что могли унести и увезти, мусульмане в страхе бежали на юг, где их, кстати, никто не ждал с распростертыми объятьями. Ну разве что симпатичных молоденьких девушек гарантированно готовы были принять в гаремы. Поставки живого товара с севера прекратились совсем, да и с Румелией, Сирией, Египтом связь, не говоря уже о торговле, была затруднена до крайности.

Повезло тем, кто сообразил уйти весной, – они смогли хоть как-то устроиться на новом месте. Тем, кто бежал осенью, пришлось намного хуже, их шансы на выживание этой зимой были призрачны. Мужчины могли уцелеть разве что у близких родственников или в расплодившихся, как грибы после дождя, бандах, о судьбе, ждавшей селянок, лучше и не говорить. Война пришла в Анатолию сразу с нескольких сторон и не поленилась заглянуть в каждую семью, почти во все селенья и дома. Кровавая смерть ходила сейчас по этим местам, собирая обильную жатву, а вслед за ней уже показались голод и болезни.

К погромам присоединился целый флот. Опасавшийся до того влазить в дальние экспедиции владетель Абхазии Шервашидзе послал свои немалые морские силы на помощь казакам. До этого он побаивался агрессии Дадиани, но после того, как тот начал наводить свои порядки в Имеретии, абхазы также захотели откусить кусочек от поверженного льва. Не все в Западной Грузии восторженно приветствовали смену власти, тем более Лев Мингрельский был куда более решительным и умным правителем, чем его предшественник, и многих феодалов это в восторг не привело. Да и на укрепление новых южных и восточных границ ему приходилось обращать самое пристальное внимание.