В женщине, которая открыла дверь Кайлу и Дэну, с трудом можно было узнать Марту Лейк семьдесят пятого года или хотя бы восемьдесят первого.

В дверном проеме, который словно страдал себорейным дерматитом, стояла как будто высохшая от голода женщина в бесформенном кардигане и тренировочных штанах. Морщинистая шея переходила в лицо, на котором были написаны такое разочарование, печаль и безнадежность, что, казалось, эта пятидесятивосьмилетняя старуха уже перенесла на десять лет больше горя, чем могла выдержать. Сложена она была довольно крепко, но теперь кожа на костях висела складками. Изможденная и опустившаяся, Марта, похоже, не улыбалась с 1977 года, когда порхала с одной богатой вечеринки на другую. Пухлые чувственные губы исчезли в морщинах вокруг рта. Гордая, таинственная улыбка, столь часто мелькавшая в новостных роликах 1975 года, превратилась в поджатую мину. Волосы, затянутые в хвост, поседели.

Но вот глаза остались прежними: умными, красивыми и бдительными. Кайл часто смотрел в них, пока искал фотографии в сети, и вдруг занервничал, как будто почувствовал влияние силы, которую до того недооценивал, или как будто неожиданно столкнулся с девушкой, за которой давно следил.

Она заметила его реакцию, и ей, кажется, понравилось. Улыбнулась, даже не пошевелив губами. Из-за ее спины пахло дешевыми сигаретами и неприбранным домом.

– Оказывается, я еще способна вскружить голову, – смеялась она хрипло, как каркала. Зубы у нее были коричневые. – Входите, ребятки, – через их головы она посмотрела на улицу, а потом отступила в сторону, шаркая ногами в грязных тапках.

В съемном доме, выстроенном в народном викторианском стиле – с фронтонами, изношенными балками и облезлым задним крыльцом, – отсутствовали некоторые цвета. Там, куда просачивался слабый свет, ничего не поблескивало, деревянный пол и балясины утратили теплый красноватый оттенок. Все, что было белым, пожелтело или посерело. Краска с обшарпанных дверей и плинтусов облезала клочками. До уровня глаз стены покрывали ветхие бумажные обои тошнотворно зеленого цвета, а выше, до самого потрескавшегося потолка с облезлой лепниной, шла крашеная штукатурка.

Дом был пустым – но казался не свободным, а скорее заброшенным. От тишины и неподвижности Кайл совсем упал духом.

Свет с трудом пробивался сквозь окна, отбрасывая мутные синие полосы на потолок холла, через который Марта провела их в кухню.

– Я здесь в основном время провожу.

За грязными тюлевыми занавесками угадывались наполовину опущенные выцветшие жалюзи. На чисто выметенном, но исцарапанном линолеуме были нарисованы маргаритки, но они никак не оживляли помещение. Шкафы, когда-то крашенные в желтый, выцвели до кремового. Прозрачные пластиковые дверные ручки покрывали царапины. У бабушки Кайла была похожая кухня: такая же эмалированная раковина, деревянный стол с четырьмя простыми стульями, бело-синяя клетчатая скатерть.

Рядом со старой металлической плитой аккуратно стояли тарелки и стаканы, принадлежавшие Марте, но чистота не делала кухню уютнее. Это был один из тех домов, где Кайл чувствовал себя нежеланным, явившимся без спросу гостем, невольным свидетелем нищеты и старости.

Он приехал сюда совершенно измученным и тут же ощутил такую тоску, что еле мог двигаться. Но при этом это было отличное место для интервью, голливудский арт-директор лучше бы не сделал. Идеальное воплощение заката Марты, демонстрация того, что случилось с выжившими, место, где хранились воспоминания о том, как секта погрузилась в хаос.

В темноватой кухне лицо Марты походило на брусок масла. На столе рядом с ней лежали упаковки с таблетками и стояла бутылка бурбона.

– Хотите? – спросила она, заметив, что Кайл смотрит на бутылку.

Кайл чуть не сказал «Еще рановато», но вместо этого покачал головой:

– Нет, спасибо.

– Тогда кофе? Свежий.

– Дэн?

– Неа, – Дэн начал устанавливать свет, пытаясь показать, что все это его не касается, и он – обычный безмолвный участник съемочной группы.

Кайл налил чашку себе и чашку Марте. Он слишком нервничал, не спросил, где сахар, и только поморщился от горечи.

Из записок Макса Кайл знал, что у Марты трое детей от трех мужчин, и единственный из них, кто остался неизвестным, – отец ее старшего ребенка, зачатый в шахте в 1973 году. Другие отцы, да и дети давно ее покинули. Интересно, в одной из темных комнат хранятся их фотографии?

– Дом очень большой для одного.

Марта улыбнулась знающей улыбкой:

– Тем дольше его заполнять.

Он не совсем понял, что она имела в виду. Дэн возился с экспонометром и выглядел очень неловко. «Последняя съемка, чувак. Последний день».

Марта глубоко затянулась сигаретой.

– Это третий дом, который я снимала за этот год. Мне приходится постоянно переезжать, а то прошлое догоняет.

– Пресса?

Марта желтозубо улыбнулась, затушила сигарету и взяла из пачки другую:

– Вы ведь ничего не знаете?

Она снова глубоко затянулась с таким звуком, будто густой дым просачивался в маленькие дырочки у нее в груди.

Кайл улыбнулся и постарался отшутиться:

– Надеюсь, вы мне в этом поможете. Мы брали интервью у полицейского, который расследовал дело, и у сына бывшего владельца соседнего ранчо.

– Он умер? Мистер Агилар?

– Да.

Марта прищурилась за вуалью сигаретного дыма:

– Как это случилось?

– Ммм… не знаю. Его сын не говорил.

– Упокой Господь его душу. Только благодаря ему я сейчас здесь сижу.

Кайл кивнул.

– Сын очень хорошо о нем отзывался.

– Тогда полиция не лезла к ребятам вроде нас без серьезной причины. Сейчас не так. Некому было нам помочь до самого конца. Кроме мистера Агилара. Он пытался и Присси помочь.

– Сестре Присцилле?

Марта фыркнула:

– Что вы знаете о Присси?

– Немного. Только то, что мистер Агилар ее приютил. А потом она сама вернулась в Храм.

– Дура. Но я не могу ее винить.

Кайл взглянул на Дэна, чтобы оценить степень готовности к съемке.

– Почему?

– Она вернулась к сыну. Не смогла уйти дальше ранчо. Хотя, конечно, ей стоило пойти в полицию.

Она неожиданно хлопнула в ладоши, напугав Кайла с Дэном:

– Ха! Надо было, стоило бы! И так всю жизнь, – она откинула голову назад и разразилась кашляющим смехом.

Дэн занервничал, Кайл пошел за водой.

Марта вытирала глаза рукавом кардигана и дышала с присвистом, как будто сквозь мокрую марлю. Она кивком поблагодарила Кайла, который принес ей воды и погладил по плечу. Когда женщина успокоилась, Дэн сказал из-за камеры: