— Знаешь, я хочу попросить, чтобы меня перевели в другой район.

Он держал ее руку, чувствовал в ней дрожь ожидания.

— В другой? Что же, все равно я вам больше не нужен.

— Нет, нужен! — потянула она его на себя и впилась горячими влажными губами. После долгого страстного поцелуя Валентина положила ему голову на плечо и шепнула:

— Ты сам сказал, что теперь я уже могу делать все, что хочу. Я хочу, чтобы ты первый убедился, что вылечил меня. Понимаешь?

Голос с пластинки пел:

Валентина подпела: «…И делает все, что хочет» — и стала раздеваться…

Рупик смог убедиться, что вылечил ее полностью: она кричала, извивалась, глубоко вжимала его в себя. А после оргазма вдруг уперлась ему в плечи, слегка отодвинула от себя и томно спросила:

— Говорят, ты не член партии?

— Что? — Рупик от удивления застыл, перестал двигаться. Менее подходящего момента для вопроса найти было нельзя.

Он засмеялся:

— Ой-ой, нет, я не член партии. Но… мой член сейчас в партии.

Валентина тоже расхохоталась и, еще крепче обхватив его ногами и руками, снова застонала, выгибая спину. Перед тем как кончить, он шепнул ей на ухо:

— Знаешь, как это называется в медицине? Это называется клиническое испытание.

— Испытывай, испытывай меня!.. Ах!..

В свои ежедневные записи он это испытание не внес. Через две недели она уехала.

* * *

Три года проработал Рупик в Пудоже. Он обследовал своих больных внимательно, глубоко вдумывался в их состояние, вел для себя записи каждого случая, вычитывал из учебников необходимые страницы и главы, чтобы лечить эффективнее. И в Пудоже Рупик продолжал выписывать из московской библиотеки иностранные журналы и книги, читал и переводил их, чтобы быть в курсе современных знаний. Конечно, не было у него в тех условиях необходимых инструментов и лекарств, но вдумчивость и знания помогали ему добиваться выздоровления в очень тяжелых случаях. Он упорно продолжал учить немецкий язык и довольно свободно читал тексты Гете и Гейне.

Состав пациентов был очень сложный, много было стариков с запущенными болезнями. Как он ни бился с ними, но, когда надежды оставалось мало, главврач больницы, партийная активистка средних лет, заставляла его срочно выписывать больных домой, особенно если наступало ухудшение.

— Выписывайте срочно домой.

— Но больная почти при смерти.

— Вот поэтому и выписывайте, пусть умирает дома. Я не хочу, чтобы смерти портили нам больничную статистику.

Приходилось Рупику объяснять родственникам:

— Медицина уже бессильна. Мы ее выписываем.

Простые люди не удивлялись, не спорили, они привыкли, что старики умирают дома, и покорно забирали умирающую. Зато годовые отчеты по смертности в больнице оказались настолько низкими, что в конце второго года главврача наградили орденом Трудового Красного Знамени.

* * *

За три года Рупик превратился в «доктора Лузаника», уважаемого специалиста. Многое он повидал и многое узнал о жизни народа, но основным достижением этих лет можно считать его сформировавшееся врачебное искусство. Его мечтой было стать хорошим врачом. В тяжелых условиях маленькой провинциальной больницы он накопил опыт самостоятельной работы, именно на врачебном опыте покоилась его ответственность за жизни и здоровье сотен больных. Он много читал и научился самостоятельно мыслить и находить выходы из безвыходных положений. И часто Рупик вспоминал напутствие своего друга Ефима Лившица о том, что талант врача — это инстинкт угадывания болезни, чутье к симптомам, интуиция в обдумывании, методический подход, быстрота и точность в понимании больного и его болезни. Как всякий по-настоящему хороший врач, Рупик у постели больного умел фокусировать весь объем знаний, полученных из книг и опыта, ставил правильный диагноз и назначал правильное лечение. Но ему не терпелось поскорей вернуться в Москву, в большую культуру, работать в столичной клинике, заниматься наукой.

По дороге домой Рупик на несколько дней остановился в Петрозаводске. Старые его знакомые в республиканской больнице радостно кинулись к нему:

— Ну как, много языков выучил в Пудоже?

— Ой-ой, как много! Выучил матерный. Никакой другой язык не загрязнен таким количеством ругательств, как русский.

Новостей было много: республиканская больница переехала в новое здание на краю города, в Петрозаводском университете открыли медицинский факультет. Иридий Менделеев уже подготовил кандидатскую диссертацию по заболеваниям крови и будет доцентом на кафедре терапии. Толя Зильбер прошел в Ленинграде курс по анестезиологии и теперь преподает ее на факультете. Марк Берман женился на Фане Левиной, у них родился сын. Все получили квартиры, стали солидней, устраивали свои жизни.

Теплой была встреча с Ефимом Лившицем. Ефим с женой получили две комнаты в трехкомнатной квартире нового дома на главной улице города, на проспекте Ленина. Квартира находилась на четвертом этаже, и из окон хорошо просматривалось Онежское озеро.

Они сидели за бутылкой вина, на фоне раннего заката на озере красиво взлетали и садились гидропланы.

Фима предложил:

— Вот, послушай «Времена года» Вивальди на твоем проигрывателе, а потом забирай его обратно.

Рупик еще никогда не слышал этой музыки, был заворожен. Потом сказал:

— Проигрыватель я дарю тебе. А ты отдай мне пакет с мундиром польского майора, отца Жени. Надо мне как-то передать мундир ее матери. Что ты знаешь о судьбе Жени?

Ефим нахмурился:

— Женя очень скоро умерла в инвалидном доме. Там, среди искалеченных отщепенцев она спилась, стала проституткой — за бутылку водки отдавалась любому. Мужики-инвалиды особенно ценили ее за то, что она без ног, говорили про нее: станок хороший. Женское тело без ног на их языке называется «станок».

Рупик загрустил:

— От чего она умерла?

— От септического аборта, который ей сделала вязальной спицей другая инвалидка.

— Значит, права была Женя, предчувствуя скорую смерть…

Чтобы сменить тему, Ефим сказал:

— Но ты молодец, что не женился на местной карелке и так и не вступил в партию.

— Ой-ой, Фима, нет, в партию я не вступил, но согрешил с партией. — И Рупик рассказал другу про Валентину. — Как странно все в жизни, я мечтал заниматься любовью с Женей, а вместо этого получил Валентину.

Ефим усмехнулся:

— Да, к нам из Пудожа доходили о тебе разные легенды. Но все-таки больше говорили, какой ты хороший доктор. Жалели, что теряют тебя. Я очень рад, что не ошибся в твоем таланте. Что ты думаешь теперь делать?