— Мне нужно поговорить с Патриком, — говорю я.

Мать улыбается, и мне это не нравится.

— Я давно не видела Патрика, — говорит она. — Он переехал отсюда… около двух лет назад, кажется. Даже не захотел приехать на Рождество к своей старушке-матери…

— Хорошо его понимаю, — говорю я. — Где он живет?

Она поправляет длинными ногтями прядь волос.

— Кажется, у меня есть адрес.

Машет мне рукой, приглашая пройти дальше. Я снимаю обувь и прохожу в гостиную. Здесь сделан ремонт, вся обстановка кремового цвета. Мне знакомы лишь углы, острые зарубки в моей памяти. Я сажусь на диван, пока она роется в бумагах в ящике.

— Ты не навещала его с тех пор, как он уехал? — спрашиваю я.

— Я была там один раз, сразу же как он переехал. Он не хотел со мной общаться — сказал, что я сломала ему жизнь.

— У него есть друзья?

Мать приносит небольшую адресную книгу, кладет ее на журнальный столик передо мной.

— А я откуда знаю? — говорит она. — Вы оба отвернулись от своей матери. Так что мне пришлось смириться с тем, что вы можете справиться без моей помощи.

Я вздыхаю.

— Мы давным-давно справляемся без твоей помощи.

Нахожу имя Патрика в книге и вырываю страницу. Она хочет возразить, но передумывает. Достает свой телефон.

— Я ему позвоню, — говорит она. — Так будет проще.

Я жду, пока она держит телефон возле уха. Меня пронзает мысль о том, что о своих ногтях она заботится лучше, чем о детях.

Мать качает головой.

— Не отвечает. Хочешь, дам его номер?

Я записываю номер на страничку с адресом и встаю. Подхожу и открываю дверь в нашу с Патриком комнату. Я жду, что она будет выглядеть точно так же, как и тогда, когда я уехала, но комната переделана в кабинет — здесь стоят компьютер, белый гардероб и диван. В том углу, где стояла моя кровать, где я лежала и боялась, что Патрик проснется и захочет чего-то от меня, теперь сушилка с белым постельным бельем.

На стене над кроватью когда-то висел плакат. Зеленая змея, обвивающая ветку дерева. Голова змеи была повернута ко мне, так что мы практически смотрели друг другу в глаза. Этот плакат по вечерам составлял мне компанию. Я лежала на кровати и изучала его; мне казалось, что мы разговариваем. Когда Патрик чего-то хотел от меня по ночам, именно змея мне помогала. Я поглядывала на нее и видела, что она улыбается мне. Она говорила мне, что боль пройдет, как проходят плохие сны. Что она заботится обо мне. И если я захочу, мы сбежим вместе. Она — со своего плаката, а я — из своего тела. И поиграем.

На стене, где висел плакат со змеей, теперь фотография лилии. Она стерла все следы.

Один ли Патрик виноват? Он был одиноким подростком, его захлестывали гормоны, а той, что должна была научить нас быть людьми, рядом не было. И если Ибен забрал именно он, я даже не знаю, что сделаю. Тогда и этой тоже не жить.

Я закрыла за собой дверь и пошла в коридор.

— Где ты была в прошлую пятницу? — спросила я, обуваясь.

— Когда она пропала? Ты думаешь, я…

— Ответь на вопрос.

Она закатила глаза.

— Я получила работу на пароме Сулесунн, в кафе. И была там весь день. Я так расстроилась, когда узнала, что ты потеряла дочь… Надеюсь, они ее найдут, Сара.

— Меня зовут Мариам, — бормочу я, направляясь к двери.

— Да, да.

Она делает несколько нерешительных шагов ко мне, но останавливается. Понимает, что я не хочу, чтобы она приближалась. Не верю, что она не знала о происходящем в этом доме. Просто решила не обращать внимания.

— Ко мне приходил мужчина, — говорит она, когда я протискиваюсь мимо нее. — В конце весны. Я говорила об этом полиции. Пожилой, я его никогда раньше не видела. Он спрашивал о тебе, показывал мне фотографию. Разозлился, когда я не захотела отвечать. Я испугалась, поэтому захлопнула дверь у него перед носом.

Я останавливаюсь у двери.

— Пожилой?

— Широкие плечи, седые волосы, высокий.

Я благодарю ее за информацию. В этом доме я больше ни секунды не выдержу.

Олесунн

Суббота, 16 апреля 2005 года

Я обнял Ингрид впервые за последние десять лет. Объятие было долгим; оно напомнило мне, что когда-то мы были женаты, были надежной гаванью друг для друга. От ее слез моя рубашка намокла. Я же пока плакать не мог — похоже, пожар высушил мои слезные каналы. Глаза горели, сухие, как пустыня.

Через секунду Ингрид колотила меня кулаками по груди.

— Она звонила тебе, — рыдала она. — Она звонила тебе, а ты не ответил!

И тут отказали ноги. Они подогнулись подо мной, и я начал падать, как тряпичная кукла. Стоявший за спиной у Ингрид Бирк подхватил меня под руку и потянул наверх.

— Отпусти меня к чертовой матери! — выдохнул я.

Вцепившись в подлокотник дивана, поднялся, сел. Мне пришлось взять себя руками за колени, чтобы поставить ноги на место. Лицо Ингрид было таким же бледным, как в тот день, когда пятилетняя Анита угодила в больницу, только черты его заострились еще больше. Ее муж, конечно, остался в машине — этот трус всегда держался на расстоянии, когда происходило что-то серьезное. Например, когда транспортная компания выносила мебель Ингрид из некогда нашего с ней общего дома. Не говоря уж о тех моментах, когда нам нужно было встретиться, чтобы обсудить что-то связанное с Анитой. Он оставался в машине, или сидел в соседней комнате, или вообще находился где-то в другом месте. Все его соображения по поводу Аниты мне передавали либо она сама, либо бывшая жена. Он никогда не поддерживал Ингрид, не обнимал ее. Был просто тенью. И ради этого парня она меня бросила… Видимо, в те времена дела наши были совсем плохи, намного хуже, чем я себе представлял.

— Мне нужно туда, — сказал Бирк, показав на коридор. — Они хотят со мной поговорить.

Он ушел. Ингрид закрыла лицо руками и громко зарыдала.

— Я не понимаю… Я просто не понимаю…

Чаще всего родственники — и жертв насилия, и самоубийц, и преступников — говорят именно эту фразу: «Я не понимаю». Это обычная реакция. Люди не могут соотнести трагедию с тем портретом члена их семьи, который есть у них в голове, — светлого, живого, здорового человека. До сегодняшнего дня я понимал все это лишь теоретически. Я ощутил что-то подобное, когда умерли мои родители, но все же не совсем то. Я вообще ничего не понимал. Я хорошо представлял себе, как именно выглядит труп женщины в только что сгоревшем доме. Но не мог включить в этот сценарий свою дочь. Не говоря уж об Авроре. Девочка сгорела вместе с матерью. Я не понимаю, как такое могло произойти…