Паничкин в знак согласия быстро закивал.

— Я разрешаю вам уволить Берегиводу — что касается для вашего спокойствия… Теперь он займется другими делами… Не велика птица!..

— Спасибо, — прижал руки к сердцу психиатр. — Не знаю, как вас благодарить!

— Сочтемся! — дружески улыбнулся генерал.

На этом моменте принесли кофе, и Паничкин отважился спросить:

— А в чем я провинился?

— А это мы вам простили, — ответил генерал, поселив в душу психиатра терзающую тревогу, которая будет сопровождать его всю жизнь. Что простили?!!

На этом ужин закончился.

Генерал казался довольным сегодняшним вечером. И ужин был вкусен, и коньяк мягок, и важного человека поставил под себя и под свои нужды подложил…

Психиатр Паничкин расстался с Берегиводой с тяжелым сердцем.

Сообщая завхозу об увольнении, он извинялся и чуть ли не расшаркивался с ним, говоря, что очень жаль лишаться такого нужного сотрудника.

Сам же увольняемый был странно удивлен и раздосадован, намекая, что его просто так уволить — не пройдет даром!

— Вы уж простите великодушно, — приговаривал Паничкин. — Спасибо за совместную работу!..

«Издевается, сука!» — злился экс-завхоз, понимая, что ему, с запятнанной репутацией, отомстить такому серьезному человеку вряд ли удастся.

— А я этой сволочи для его друзей боксик освободил, — возбуждал обиду Берегивода в комнате своей огромной коммуналки. — Ирочку уморил, а меня в расход!..

И здесь завхоз понял, как отомстить обидчику.

Берегивода уселся за кухонный столик и написал в Комитет государственной безопасности подметное письмо, в котором сообщалось, что профессор Паничкин сокрыл от органов необыкновенный психический человеческий феномен, который может обходиться без пищи и воды в полнейшей изоляции долгие годы. Тем самым Паничкин нанес урон безопасности страны, лишив Родину возможности правильно распорядиться обнаруженным потенциалом… Еще Берегивода сообщил о кумовстве руководителя, а еще, до кучи, об умышленном доведении психически нездоровых детей до смерти…

Берегивода не стал опускать письмо в обычный почтовый ящик, а самолично доставил его на Лубянскую площадь, где засунул конверт в щель специального жалобоприемника, предназначенного для такого рода сигналов…

— Ты у меня попляшешь, сука! — громко произнес завхоз.

Прапорщик Кискин, фотографирующий всех установленным в почтовом ящике фотоаппаратом, лишь порадовался такой злости корреспондирующего.

— Попляшет, попляшет! — подтвердил он также громко. — Мы его на Колыму!..

Берегивода, которого посетила слуховая галлюцинация, потоптавшись возле серой мрачной стены СССР еще с минуту, вдруг шарахнулся от нее и почти побежал к станции метрополитена «Кузнецкий мост», в которой исчез, смешавшись с толпой граждан…

— Прощай, Северцев! — улыбнулся Паничкин на прощание Леониду.

Мальчик смотрел на психиатра сквозь стекло больничного «рафика», но в ответ не улыбался, а представлял, как барабанную перепонку врача проедает огромный рыжий муравей…

Его привезли в интернат № 59, что в Лосиноостровском. Обычное школьное учреждение для всякого разного детского люда. У кого родителей нет, чьих лишили родительских прав, а также имелись проживающие вьетнамцы, чилийцы и испанцы — дети интернационалистов.

Поместили Леонида в палате на четырнадцать человек — мальчиков из первого класса.

«Как в психушке — никакого отличия», — решил Северцев и залепил сочную оплеуху первому, кто решил с ним вступить в контакт.

Этим пострадавшим оказался рыжий от пяток до макушки пацан по имени Ромка. Получив по носу ни за что, шмыгая соплями, смешанными с кровью, он сначала оторопел, а потом, придя в себя, вдруг прыгнул на Леонида, ощерив рот с мелкими острыми зубами, да как вцепился ими в ухо Северцева, да с таким остервенением принялся жевать нежную плоть, что новенький закрутился вокруг собственной оси, ошеломленный болью… А рыжий Ромка к работе челюстей добавил еще и удары своих жестких кулачков, которые попробовали на прочность Леонидовы ребра…

Рыжий Ромка был калачом тертым. Первые шесть лет жизни он прожил в деревне Могильцы с матерью алкоголичкой, привык к абсолютному недосмотру за своей персоной, а потому все время проводил в компании более взрослых пацанов, с которыми ему частенько приходилось драться. Он всякий раз был бит, но в любой потасовке защищался отчаянно, используя все подручные средства. Если не помогало, он мог затаиться, а потом огреть обидчика сзади чем-нибудь тяжелым. За это его прозвали Психом и перестали трогать, от греха подальше… А потом Ромкина мамаша сгинула бесследно, и участковый, забрав мальчишку из деревни, передал его в детскую комнату милиции… Оттуда Ромка Псих попал в интернат № 59.

Здесь он быстро прославился агрессором, преследуя в основном интернационалистов. Колотил их почем зря. К своим же относился снисходительно, в особенности опекая одноклассников, которые безусловно признали за ним полное физическое превосходство.

Какого же было изумление Ромки Психа, когда его дружелюбие было встречено крепкой оплеухой…

Несмотря на боль, к которой Леонид был еще непривычен, несмотря на неожиданную агрессию против его собственной, мальчик принял драку как событие отрадное, радующее новизной физических ощущений и приятным открытием, осознанием, что и среди его сверстников есть интересные экземпляры. Он даже дал возможность Ромке подольше пожевать собственное ухо, рискуя вовсе остаться без него, а когда получил коленом поддых, его организм, на несколько секунд оставшийся без кислорода, вдруг заработал как положено. Пальцы сжались в кулаки, мышцы ног напряглись, спина по-кошачьи выгнулась. Сначала Леонид сбросил с себя Ромку, обнаружив в его зубах собственный кусочек уха, которым тот плюнул, да так метко, что угодил новенькому в глаз…

На этот момент в спальню первоклашек набилось юного народцу, как сельдей в бочке. Наблюдали за жестокой дракой как одноклассники, так и проживающие в других этажах, где размещались ученики с третьего по седьмой классы. Пришли поглазеть на поединок и интернационалисты, заинтересованные в отмщении за свое косоглазие и цвет кожи.

Утерев глаз от ошметков собственного уха, Леонид мыском ноги заехал Рыжему под самое сердце, отчего тот взвизгнул по-собачьи, но, тотчас проглотив боль, вскочил на ноги и левой рукой, ногтями, отмахнулся по лицу новенького, да так, что оставил на щеке глубокие и кровавые царапины, как будто по коже граблями почесали.

Маленький народец охнул от такого неожиданного выпада, уверенный, что на этом можно ставить точку… Интернационалисты даже подались назад, дабы не попасть под разогретую руку Психа. Но Леонид продлил представление для зрителей еще на несколько минут. Он утер кровь с лица, попробовав ее на вкус, усмехнулся, да так недобро, что многие постарше содрогнулись…

Готовясь нанести Рыжему удар в пах, боковым зрением Леонид разглядел в зрителях девочку лет двенадцати — беленькую, с грустными глазами куклы. Она почти безучастно взирала на происходящее, видимо, привыкшая к такого рода зрелищам…