веснушками. Веснушки у нее были не как у рыжих, а как у блондинок, у которых кожа не обгорает, а покрывается ровным загаром.

— Да, мэм.

— По-моему, это мерзость, — сказала девушка. — Это отвратительно, это мерзко и преступно.

Роджер старался не смотреть на нее, а Томас Хадсон сидел, опустив глаза.

— А что ему, по-вашему, пить, мэм? — спросил Бобби.

— Ничего. Ему вообще пить незачем.

— Это, пожалуй, несправедливо, — сказал Бобби.

— Ах, несправедливо? Значит, отравлять ребенка алкоголем — это справедливо?

— Слышишь, папа? — сказал Том-младший. — Я же говорил, что Энди не следует пить.

— Из трех братьев он один пьет, мэм, поскольку вот этот малый пить бросил, — попытался убедить ее Бобби. — Значит, по-вашему, справедливо лишать единственного из трех столь невинного удовольствия?

— Справедливо? — сказала девушка. — Да вы чудовище. И вы чудовище, — сказала она Роджеру. — И вы тоже, — сказала она Томасу Хадсону. — Все вы мне омерзительны. Видеть вас не могу.

В глазах у нее стояли слезы, она повернулась спиной к мальчикам и к мистеру Бобби и сказала своим спутникам:

— Хоть бы вы вмешались.

— По-моему, это все в шутку, — сказал один из мужчин. — Вроде того грубияна официанта, которого нанимают, чтобы он дерзил гостям. Или как блатной язык.

— Нет, не в шутку. Этот мерзкий тип наливает ему джина. Это же отвратительно, это же трагедия.

— Мистер Бобби, — спросил Томас Хадсон, — а мне больше пяти не положено?

— Сегодня нет, — сказал Бобби. — Я не желаю, чтобы вы расстраивали даму своим поведением.

— Да уведите вы меня отсюда, — сказала девушка. — Не хочу я на это смотреть. — Она заплакала, и двое ее спутников вышли из бара вместе с ней, а Томасу Хадсону, Роджеру и мальчикам стало не по себе.

К ним подошла вторая девушка — та, что была по-настоящему прелестна. Очень красивое загорелое лицо, волосы рыжеватые. Она была в брюках, и Томас Хадсон сразу заметил, что сложение у нее замечательное, а шелковистые волосы колыхались в такт шагам. Ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку.

— Ведь это не джин? — спросила она Роджера.

— Нет. Конечно, нет.

— Пойду успокою ее, — сказала девушка. — Она уж очень расстроилась.

И пошла к двери и, выходя, улыбнулась им. Она была просто прелесть.

— Ну вот и все, папа, — сказал Энди. — Можно нам кока-колы?

— А мне пива. Если это не расстроит ту даму, — сказал Том-младший.

— Из-за пива она вряд ли расстроится, — сказал Томас Хадсон. — Разрешите угостить вас? — спросил он человека, который хотел купить картину. — Мы тут дурачились, вы уж нас простите.

— Что вы, что вы, — сказал тот. — Это было очень интересно. Мне все понравилось. Очень понравилось. Я всегда интересовался писателями и художниками. Ведь вы все это, наверно, на ходу сочиняли?

— Да, — сказал Томас Хадсон.

— Так вот насчет этой картины…

— Она собственность мистера Сондерса, — пояснил ему Томас Хадсон. — Я написал эту картину в подарок ему. Вряд ли он ее продаст. Впрочем, картина его, и он волен делать с ней все, что захочет.

— Хочу, чтобы она висела у меня, — сказал Бобби. — И не предлагайте за нее больших денег, потому что тогда я расстроюсь.

— А мне бы очень хотелось повесить у себя эту картину.

— И мне тоже, — сказал Бобби. — Вот она у меня и висит.

— Но, мистер Сондерс, такой ценной картине в баре не место.

Бобби начинал злиться.

— Отвяжитесь от меня, — сказал он. — Нам было весело. Мы тут так веселились! И вот, на-поди, женщина распустила нюни, и все пошло к черту. Я знаю, она рассуждает правильно. Но какого дьявола! Эти правильные рассуждения хоть кого из себя выведут. Моя старуха тоже рассуждает правильно и поступает правильно, а я из-за нее каждый день на стену лезу. А ну вас с вашими рассуждениями. Заявились сюда и сразу — вынь да положь вам эту картину!

— Но, мистер Сондерс, вы же сами потребовали, чтобы ее убрали отсюда. Значит, она продается?

— Это все чепуха, — сказал Бобби. — Это мы вас разыгрывали.

— Так картина не продается?

— Нет. Картина не продается, и не отдается, и не выдается.

— Ну что ж поделаешь. Но если она все-таки будет продаваться — тогда вот моя карточка.

— Прекрасно, — сказал Бобби. — Может, у Тома в мастерской есть что-нибудь на продажу. Есть, Том?

— Нет. Вряд ли, — ответил Томас Хадсон.

— Мне бы хотелось посмотреть ваши работы, — сказал человек с яхты.

— Я сейчас ничего не выставляю, — ответил ему Томас Хадсон. — Если хотите, могу дать вам адрес галереи в Нью-Йорке.

— Благодарю вас. Разрешите, я запишу.

Вечная ручка была при нем, и он записал адрес на обороте своей визитной карточки, а другую дал Томасу Хадсону. Потом поблагодарил Томаса Хадсона еще раз и предложил ему выпить.

— А вы не могли бы назвать мне примерную цену ваших больших полотен?

— Нет, — ответил ему Томас Хадсон. — Это вы справьтесь у моего агента.

— Я сразу же с ним повидаюсь, как только приеду в Нью-Йорк. Вот эта ваша картина чрезвычайно меня заинтересовала.

— Благодарю вас, — сказал Томас Хадсон.

— Значит, она не продается? Окончательно?

— О господи! — сказал Бобби. — Перестаньте вы в самом деле. Картина моя. Том для меня ее написал, потому что я подал ему идею.

Человек, видно, решил, что «шуточки» опять пошли в ход, и улыбнулся понимающей улыбкой.

— Я не хочу приставать…

— А пристаете прямо с ножом к горлу, — сказал ему Бобби. — Ну, хватит. Пейте, я угощаю, а про картину забудьте.

Мальчики разговаривали с Роджером.

— Пока не прервали, у нас неплохо получалось. Правда, мистер Дэвис? — сказал Том-младший. — Я не слишком переигрывал?

— Все было замечательно, — сказал Роджер. — Вот только Дэви не пришлось выступить.

— А я готовился к роли страшилища, — сказал Дэвид.

— Ты бы ее на месте уложил, — сказал Том-младший. — Она и так расстроилась, а ты собирался еще скорчить