– Пора для чего? – спрашивает Генриетта, притворяясь, что не знает.

– Еще не пора для смерти и умирания еще еще?

Попугай иногда поражает нас своими сложными предложениями.

– Это не смешно, – обращается Генриетта к попугаю.

– Еще еще? – спрашивает попугай.

– Нет, смерть.

– Смерть! Смерть! – выкрикивает попугай, хлопая крыльями в возбуждении от того, что кто-то, кроме него, произносит его слово.

Генриетта зажимает его голову большим и указательным пальцами, от чего он всегда умолкает.

– Мне хочется любить его, – говорит она, – но это трудно из-за того, что он вытворяет.

Попугай успокаивается и снова начинает громко мурлыкать.

– Но я действительно люблю ее, – говорю я наконец. – Просто случилось так много всего.

– Поэтому вы не будете плакать.

– Возможно, и нет, – соглашаюсь я, но не даю себе труда попытаться убедить ее, что это не потому, что я не люблю Сару, а потому, что, кажется, я уже выплакал все слезы.

Люди начинают аплодировать, когда Лора идет по улице.

Я везу Сару к специалисту. От нее пахнет гнилью. Фрукт в ней, который раньше издавал приятный запах, сгнил. Она задержалась. Фокус заключался в том, чтобы умереть, пока фрукт не сгнил. Бедная Сара. Я чувствую, как у нее пахнет изо рта, когда она говорит.

Доктор обследует Сару и говорит затем, что тесты успешные, поэтому ее можно лечить – есть пятьдесят процентов шансов на успех. Я смотрю на Сару. Она смотрит на меня, глаза у нее широко раскрыты. Мы одновременно поднимаемся со стула и заключаем друг друга в объятия.

– У меня исчезнет борода? – спрашивает Сара доктора, в то время, как мы все еще стоим, обнявшись.

– Да, – отвечает он.

– Щетина и все такое?

– Да. Ты станешь точно такой же, как прежде.

Мы еще немного беседуем с доктором. Я оживлен, суетлив и болтаю без умолку. Как только все сказано и нам дают лекарство в маленьком пузырьке, мы с Сарой решаем поесть мороженого в кафе через дорогу Выйдя из кабинета доктора, мы взволнованно говорим друг с другом о возможном будущем Сары, о вещах, которые ей бы хотелось сделать, если она будет жить, – правда, она не говорит «если», она говорит «когда я буду жить». В коридоре она рассеянно подбрасывает монетку в воздух и ловит ее снова и снова – просто для развлечения.

– Теперь я действительно могу подбросить монетку, чтобы узнать, буду ли я жить или умру, – говорит она. – Сейчас шансов действительно пятьдесят процентов. – Но она не смотрит на монетку, когда та падает на ладонь.

Пока мы ждем лифта, она сообщает:

– Мне вдруг ужасно захотелось грушевого мороженого. Почему не делают грушевого мороженого?

На улице она говорит:

– Когда я буду жить (заметьте это «когда»), как ты думаешь, есть ли шанс, что ты сможешь когда-нибудь полюбить меня, через несколько лет?

– Не знаю. Нам не стоит думать об этом сейчас.

– Скажи мне, Джереми, – просит она, хватая меня за руку. – Например, когда мне будет семнадцать, а тебе – тридцать пять, или, если это слишком рано, когда мне будет восемнадцать, а тебе – тридцать шесть?

Я не отвечаю, надеясь, что она сменит тему.

– Ну, как ты думаешь? Почему бы нет, а?

Я пытаюсь придумать ответ. Мне нужно позвонить леди Генриетте, чтобы сообщить невероятную новость о пятидесяти процентах, которая приведет ее в экстаз. Я позвоню ей, как только мы доберемся до кафе, которое через дорогу – мы как раз переходим улицу.

– Скажи мне! – Она дергает меня за руку на слове «мне».

Я смеюсь, несколько утомившись. Сейчас мы переходим эту улицу, на другой стороне которой – мороженое и, что еще важнее, телефон.

– Джереми, я серьезно. Разве ты не думаешь, что смог бы когда-нибудь в меня влюбиться? Я люблю тебя. – Сара держит меня за руку, но слегка отстает, и я тяну ее за собой, а она думает о своих пятидесяти процентах шансов на будущее, которые внезапно вырывает у нее та самая машина, которая вырывает у меня ее руку.

Сару сбивает машина, и она умирает. Если выразить это другими словами, ее переехали. Мгновенно. Без всяких страданий. Ее тело дергается.

Я вскрикиваю. Все вскрикивают и плачут. Сара молчит. Кровь повсюду, и только маленький белый слон, без единого пятнышка, сияет у Сары на шее. Такой знакомый. Такой загадочный.

Доктор – специалист – сейчас на улице, и он объявляет, что Сара мертва.

Когда я склоняюсь над ней, мой внутренний голос произносит: «О, в самом деле? О, в самом деле. Судьба, в самом деле?» Я склоняюсь над ней в замешательстве. Что-то пошло не так. Я не понимаю. Как будто читаешь роман, и что-то происходит, а ты на минуту отвлекся, и вдруг перестаешь понимать, что происходит дальше. Я возвращаюсь к событиям, которые только что пережил, чтобы понять, есть ли тут логическая связь – ну, знаете, причина и следствие, или что-то в таком духе. Визит к доктору, новость, что она может поправиться, счастье и планы на будущее, решение поесть мороженого, выход из здания, вопрос Сары, переход через улицу, снова вопрос Сары, желтая машина, наезжающая на нее. И понимаю: тут нечего понимать.

Рука Сары сжата в кулак. Я разжимаю его. На ладони лежит монетка. Я беру ее и вонзаю в нее ноготь, надеясь сделать монетке больно, перед тем как кладу ее в карман.

Мертвые глаза Сары открыты, они смотрят в небо. Хотя взгляд их не обращен ко мне, я знаю, что уголком глаза она на меня смотрит. «Я серьезно, Джереми. Ну, как ты думаешь?» – она не произносит этого, но глаза ее все еще требуют у меня ответа. Она все еще хочет знать, даже сейчас.

– Я не знаю, – говорю я ей, держа ее за руку. – Когда тебе будет восемнадцать, а мне – тридцать шесть. Это возможно.

Теперь голос у меня в голове повторяет еще что-то: «Вы даже не нажали на тормоза. Вы даже не нажали на тормоза», – снова и снова. Я подхожу к женщине в желтой машине, которая плачет.

– Вы даже не нажали на тормоза, – говорю я ей. Она лишь смотрит на меня в испуге, и я продолжаю: – Почему вы сбили ее?

– Это моя вина, – отвечает она. – Я не смотрела.

– На что вы смотрели? – спрашиваю я, чувствуя, что этот вопрос чрезвычайно важен и что ответ на него поможет мне все понять. – На что вы смотрели?

– Я не знаю. Какое это имеет значение?

– Большое значение. Я должен знать, на что вы смотрели.

Она по-прежнему молчит. Быть может, ей не вспомнить из-за шока от несчастного случая.

– Может быть, если вы снова взглянете на улицу, – предлагаю я, – то сможете вспомнить, что привлекло ваше внимание.

В конце концов она говорит: