Выйдя из здания, я присоединяюсь к Тове, Анне и Рут, идущим в том же направлении, что и я, и без особого интереса прислушиваюсь к разговору между ними. Това рассказывает, что ее сын Юваль всегда был противником религии и любых, связанных с ней традиций.

– При этом, – с гордостью добавляет она, – он отлично ориентируется в этих вопросах, а поэтому грамотно и интересно обосновывает свои взгляды. Вчера как бы между прочим он заметил, что, если у него когда-нибудь родится сын, он ни за что не сделает ему обрезание.

Тут Това останавливается – мы останавливаемся вместе с ней – и взволнованно продолжает, что она сама не ожидала от себя такой сильной реакции: ведь все эти годы она вела себя как абсолютная атеистка, а на это его заявление прореагировала как глубоко религиозная женщина.

– Я просто себя не узнала, – удивляется она.

А я думаю о том, что мне очень хорошо знакомо это чувство, когда слова, выходящие из моей гортани, будто бы произносятся другим человеком. Точно так же я чувствовала себя несколько дней тому назад, разговаривая с новым знакомым, которого «организовала» мне Маргалит. Он позвонил неожиданно – Маргалит меня даже не предупредила. Представился – инженер, шестьдесят лет, разведенный, есть три сына, живет недалеко от Тель-Авива. У него приятный голос; он был очень смущен и даже оправдывался, что впервые после развода осмелился позвонить незнакомой женщине. Я поспешила его успокоить, заметив по-матерински мягким голосом, что и для меня это первый раз с… уже и не помню какого времени, но при этом судорожно искала предлог, под которым смогу от него отделаться. В конце концов я не придумала ничего лучше, как сказать, что у меня была связь с мужчиной, но буквально в эти дни мы с ним расстались, и к новым знакомствам я пока еще не готова. Мы быстро распрощались, и в последующие дни я об этом звонке даже не вспоминала. Я слушаю Тову вполуха, выжидая удобный момент, чтобы сбежать, и чувствую себя, подобно маленькой девочке, случайно оказавшейся в компании взрослых женщин. На мое счастье, Рут внезапно закашлялась, и я, пользуясь неожиданной паузой, поспешно удаляюсь.

Я вижу в своем воображении все ту же желто-фиолетовую комнату, расставленные кругом стулья, а на них – рассуждающих, смеющихся или просто болтающих женщин, и мне становится скучно. Вдруг мне становится нестерпима вся эта бабская болтовня, все эти «бабушкины сказки». Что общего у меня с вами, женщинами, не знающими недостатка ни в чем, но все равно испуганными, разочарованными и обиженными на всех и вся? Что может быть общего между мной и вами, самодовольными, благополучными, стареющими дамами, поставившими перед собой задачу – во что бы то ни стало сохранить для потомства форму ногтя на мизинце левой ноги?

«Поистине великая династия, – горько усмехаюсь я, – моя дочка родила дочь. Если б я могла, я бы высушила семя, вырвала бы с корнем гнилые ростки!

Бедная моя внучка, несчастная крошка, ты не выбирала родиться у жестокой неблагодарной матери, у жалкой, покинутой всеми, невыносимо одинокой бабушки.

Как жаль, что не нашлись воры, которые бы взломали мою дверь и вынесли бы из квартиры все твои вещи, Эйнав, все, что ты оставила после себя, стерли бы память о тебе и оставили бы меня одну, без воспоминаний.

Как я устала! Все, что я хочу в этот жаркий летний вечер, это закутаться в пуховое одеяло, свернуться под ним калачиком. Мне необходимо выпотеть из себя всю горечь, обиду, боль, оставить на пододеяльнике влажные разводы от моих слез, а на наволочке – вдавленные следы от моих кулаков».

* * *

А во сне я встречаю маленькую девочку, совсем воздушную, в легком зеленом платьице. Она улыбается и протягивает ко мне бледные, еще не успевшие покрыться загаром ручки.

После работы я направляюсь в ближайший торговый центр и захожу в магазин игрушек. Подошедшую ко мне молодую продавщицу я прошу не беспокоиться и поясняю: «Я зашла только посмотреть». Я внимательно изучаю полки с игрушками: мирно соседствующих друг с другом мяукающих, квакающих и крякающих зверушек; кукол всех размеров и цветов; кубики и «Лего»; пластилин и краски, издающие приятный запах и светящиеся в темноте. Рука тянется к зайцу – бархатная шерстка, белый мягкий животик – милое, наивное существо. Я прижимаю его к себе, беру за оба уха, прячусь за ними, а затем – выглядываю: ку-ку!

Я его возьму, улыбаясь, говорю я продавщице и добавляю рамку для фотографии и стержень для ручки Паркер.

Дома у меня переворот, я собственноручно нарушила доселе непоколебимый порядок: комната Эйнав стала моей, а моя комната превратилась в комнату для внуков. Я написала ей письмо и положила его в папку, а папку – на полку, рядом с зайцем.

Я записываю рассказы, которые уже позабыла, но они притаились во мне и ждали своего часа – рассказы, которые слышала от мамы, бабушки Рахель, от мамы Оры – те, что рассказывала Эйнав, когда она ела или шла спать. Когда внучка подрастет, я расскажу ей о семье, обо мне и о моих маме и отце; о том, как мы ходили на море перед самым закатом и стояли, обнявшись те несколько минут, пока солнце у нас на глазах тонуло в волнах на горизонте. Мы вместе будем разглядывать фотографии из тонкого пожелтевшего альбома, который теперь тоже стоит на полке у нее в комнате. А когда она станет старше, я научу ее печь пирог с маком, и она запишет мой рецепт в тетрадку и выведет заглавие: «Маковый пирог бабушки Эллы».

Я дам ей ключи от двери, и она прибежит с блестящими от волнения глазами, чтобы рассказать мне по секрету о своей первой любви. И мы обе будем в восторге от нашего тайного союза и от запретной любви, которая его породила.

Вечером, когда она будет прощаться, я обниму и прижму ее к себе; она прильнет ко мне, маленький пугливый олененок, и убежит, самая счастливая на свете.

И правда, твое рождение перевернуло мою жизнь. Я вышла из полутемного вокзала на освещенный солнцем перрон и жду тебя с букетом цветов, словно после долгого далекого путешествия. Ты заменишь мне дочь. У меня есть время.

* * *

Сегодня ко мне в клинику опять заходил Яир, и мы немного поболтали. Он рассказал, что в последнее время подумывает о поездке за границу, и я начала его настойчиво уговаривать, чтобы он ни в коем случае не отказывался от этой идеи. Настойчивость, вдруг во мне проснулась настойчивость, которой я не замечала в себе раньше; она будит меня утром и не дает заснуть ночью. Мысли, беспрерывные мысли.

Я – бабушка, этого у меня забрать невозможно. Есть в этом мире – и совсем недалеко от меня – девочка, для которой я – ее бабушка. Она часть меня, эта девочка, и я от нее не собираюсь отказываться! Она – плод на дереве, которое нарисовала Орна; я – ствол, а моя мама – корни. Это не исчезает бесследно, даже если очень и очень стараться. Придет день – и она спросит обо мне своим звонким сладким голоском.

Первой, кого встретила Элла, переступив порог желто-фиолетовой комнаты, было ее собственное отражение в оконном стекле напротив. Смерив себя критическим взглядом, она коротко улыбнулась и направилась к кофейной стойке. Там уже собралась вся группа: женщины окружили Тову, разглядывая большой яблочный торт, который она гордо держала на вытянутых руках.