Доминирование сетевых патронажно-клиентистских групп и кланов продуцирует и религиозные конфликты. Так, близость господствующих северокавказских групп к традиционному исламу и религиозная легитимация последним сложившейся системы клановых отношений выталкивают часть населения, несогласную с клановой организацией общества, в объятия различных версий «нетрадиционного» ислама, или, как его правильнее определять, исламизма — так называемого политического ислама. Крайне деструктивной представляется в этом свете политика федеральных властей, выраженная в стремлении опираться на влиятельные, формально лояльные Москве региональные патронажные группы и кланы. Особенно заметен этот подход в Чечне, где Центр опирается в основном на «кадыровцев», а в прошлом на «яндарбиевцев»; в Карачаево-Черкесии — на часть карачаевцев, поддерживающих Мустафу Батдыева. Можно привести и другие примеры. После всего этого Москва лишь пожинает плоды войн кланов, которые она же и наделила государственной властью. Такая непродуманная политика вынуждает Москву прощать или не замечать злоупотребления в «лояльных» ей региональных элитах.

Отказ от опоры на этноклановые группировки и иные патронажно-клиентистские группы, с точки зрения Кремля, создал бы серьёзные сиюминутные риски дестабилизации ситуации. О том, что логика рассуждений федеральных властей именно такова, убедительно свидетельствует практика. Ставшая привычкой опора на формально лояльные кавказские кланы и клиентистско-патронажные группы, однако, не удерживает ситуацию от её постепенного сползания в хаос. Политика горячей дружбы с господствующими северокавказскими элитами в интересах иллюзорной стабильности не решает кавказских проблем и, по сути, превращает Северный Кавказ в территорию замороженных, отложенных и потенциальных конфликтов. Эта политика приводит также к эрозии доверия Центру со стороны жителей Северного Кавказа, значительная часть которых не связана с властными кланами и ожидает от российского правящего класса меньшей архаичности в поведении, нежели от близких к ним этнократических кланов, либо же, напротив, легализации существующих по факту социальных моделей с постепенным отключением этно-клановых элит от власти и управления.

Продолжающаяся практика взаимного политического торга Центра и кавказских элитных групп и кланов приводит к внутреннему разложению элит и их дальнейшему отходу от интересов общества. Исход из большинства республик Северного Кавказа русских, которые не имеют возможности вписываться в кавказские клановые и клиентистские сетевые отношения и, следовательно, эффективно конкурировать с кавказцами, также является одним из последствий проводимой Центром северокавказской политики. Однако альтернатива есть и остаётся. Все постсоветские годы перед Центром стоит вполне реальный и жёсткий выбор: последовательная борьба со злоупотреблениями внутри господствующих этноклановых группировок и конструирование на Северном Кавказе светского типа социальности, опора на клановые группировки, либо же принятие особой социальности Кавказа как неизменной данности и изменение структуры государственного устройства с нынешней асимметричной федерации к традиционным формам государственности, о чём подробнее речь пойдёт в заключительной главе.

До последнего времени Центр делал свой выбор в пользу региональных группировок и «особых условий» только для них. Логику такого выбора можно проиллюстрировать на примере фразеологии политолога Сергея Маркова. В интервью «Кавказ-форуму» он как-то высказался следующим образом: «В своё время ставка на клан Кадырова была абсолютно оправдана». Теперь, по мнению Маркова, в Чечне «более логичен переход от президентской республики к парламентской, чтобы одновременно перенести ставку с одного клана на несколько»[335]. Однако остаётся надежда и на то, что региональная стратегия Центра может осуществляться с целью отделения государства от кланов и возвращения последних в их естественную, традиционную среду. На это указывают, в частности, итоги совещания начальников органов безопасности Южного федерального округа, прошедшего весной 2005 г. во Владикавказе. На нём говорилось о том, что в основе коррупции лежат клановые отношения и поэтому с клановостью необходимо бороться. Говорили также об оказании содействия «федеральным и региональным органам власти при принятии важных кадровых решений». Но без изменения сущности всей внутренней политики, которая в основе является совокупностью отношений федеральных и региональных кланов и патронажно-клиентистских групп, побороть клановость на Северном Кавказе не удастся. Так, например, невозможно уничтожить кавказский клан, если его «крышует» могущественный московский клан. Для изменения ситуации в России, и на российском Кавказе необходимо восстанавливать роль государства как безличного, не имеющего «семейного» родства беспристрастного арбитра.

Существует устоявшееся отношение к Северному Кавказу как к какому-то экзотическому российскому региону, перенасыщенному различными «особыми условиями»: господством традиции, чуть ли не тотальным стремлением к многожёнству и прочими мифическими представлениями. Однако пространство Северного Кавказа в значительной мере перестало быть полноценным традиционным обществом вместе с разрушением традиционного уклада и развитием капитализма в конце XIX века, с реализацией советских проектов коллективизации и индустриализации. Огромное количество кавказцев получило хорошее образование, стало квалифицированными специалистами и учёными во всех отраслях науки и развития технологий. От их традиционности остались разве что некоторые особенности поведения в быту, да и то не у всех. Такие кавказцы готовы и стремятся конкурировать за своё место в социальной иерархии не путём инкорпорирования в кланы, а путём участия в честном соревновании знаний и профессиональных умений, стремясь интегрироваться в российское надэтническое «гражданское общество» городской среды, в структуры политических элит государства, что в свою очередь позитивно скажется на процессе экономической модернизации. Другая же часть, стремящаяся сохранить свою базовую коллективную идентичность и жить в условиях традиции должна иметь такую возможность без принудительного «огражданивания» и ассимиляции в структуры «гражданской политической нации» россиян. В этом заключается дифференцированный подход, дающий возможность установить баланс взаимоотношений как в среде северокавказских сообществ, так и в отношениях между федеральным центром и традиционными этносами Северного Кавказа.

Искусственная пролонгация существующего типа социальных отношений не только не способна развязать тугие узлы северокавказских проблем, но и постепенно ведёт русский Кавказ к катастрофе. Значительный отток русских с Северного Кавказа, подробно описанный во второй главе, нарушил этносоциальный баланс региона. Русские были тем звеном, которое интегрировало народы Северного Кавказа в единое социокультурное пространство как Российской Империи, так и СССР, привнося туда устойчивые государственно-правовые нормы и ориентиры. В нынешних условиях очередного переходного состояния российской государственности, при любом выборе дальнейшего развития стабильность российской государственности невозможно обеспечить иначе как признанием и закреплением за русскими статуса государствообразующего народа, прочно цементирующего и скрепляющего цветущую сложность культур и этносов Кавказа. В таком статусе русский народ станет полноправным субъектом межэтнических отношений в северокавказском регионе, где русские должны выполнять роль арбитра.