— Тих-тих-тих… Тихо! — Продолжая сжимать Нинин локоть, он захлопнул дверь и пробубнил почти весело: — Чего шумим, мадам? Пацана напугаешь.

Нина вырвалась из его лап, ринулась в гостиную, не глядя под ноги, едва не упав, налетела на перевернутую софу, больно ударилась бедром об острый край резной спинки. На полу валялись книги, шмотье, раскрытые шкатулки — Димка, дурень, обожал Палех…

Вовка! Вовка… Он был в спальне, сидел в Димином кресле возле окна и затравленно смотрел на мать.

Рядом с креслом стоял громила лет тридцати, говорил по мобильному, носком ботинка брезгливо потроша содержимое разбросанных по ковру ящиков из туалетного столика.

Нина метнулась к сыну — громила загородил ей дорогу, сунув мобильник в карман.

— Пусти! — Она попыталась обогнуть преграду. — Пусти! Вова!

— Сядь! — велел громила.

Он нажал ладонями ей на плечи, и Нина осела на край постели, устланной пестрым слоем тряпья, вместе с вешалками выдернутого из платяного шкафа.

В спальню вошел первый, тот, что называл ее «мадам». Был он белесый, приземистый, корявый. Он обменялся с напарником быстрыми взглядами, встал между Ниной и Вовкой.

— Вова! — Нина вскочила с постели.

— Не верещи, — приказал белесый. — Сядь, где сидела.

Нина попыталась обогнуть его справа — он толкнул ее обратно, на скомканное покрывало, заваленное шмотьем.

— Вова, они тебе что-нибудь сделали? — выкрикнула Нина.

Сын молчал, вжавшись в кресло.

— Деньги — в гжельской шкатулке, — сказала Нина, стараясь говорить спокойно и четко. Нужно дать понять Вовке, что ей не страшно. — Там восемь тысяч долларов. Все, что у нас есть.

— Да уж отыскали, — хмыкнул тот, что с мобильником, присев на широкий подоконник и положив лапу на спинку кресла, в котором съежился Вовка. — А еще двадцать пять?

Двадцать пять. Значит, это люди Михалыча. Михалычем велел называть себя ночной человек из микроавтобуса. Тот, что «выписал» Нине счет на тридцать тысяч баксов. Тот, у которого она попросила три дня на размышление. Значит, их с Вовкой не убьют. Если бы просто воры-домушники — ее бы сейчас… И Вовку…

Вовка молча смотрел на мать. Он казался совсем крохотным в огромном Димином кресле. Нина попыталась улыбнуться. Потом, стараясь говорить как можно тверже, спросила:

— Почему — двадцать пять? Двадцать две Восемь уже у вас. Всего мы должны вам тридцать.

— А мы что, задарма, что ль, твои лифчики перетряхивали? — хмыкнул белесый. — Три штуки — нам. По полторы на рыло. Все одно даром работаем. Даром, мадам.

— Я отдам. — Нина встала с постели, сделала несколько осторожных шагов к креслу. — Двадцать пять. Отдам. Хорошо.

— Когда? — Белесый встал на ее пути.

— Это большие деньги. — Нина взглянула ему прямо в глаза — светлые, почти бесцветные, ресницы будто мукой обсыпаны. — Мне нужно время. Занять мне не у кого. Никто сейчас не займет.

— Они ждать не будут! — отрубил белесый. — Никто сейчас ждать не будет. Неделя.

— Две. — Сказала, как отрезала. А где она их возьмет? Где она достанет двадцать пять за две недели? — Только мужу — ни слова. Это мое условие.

— Если сунешься к ментам… — подал голос громила с мобильником, опуская большую тяжелую лапу на Вовкину голову. — Сунешься к ментам…

— Убери руку! — крикнула Нина, не сдержавшись.

— Только сунься, — и, быстро проехав пятерней по Вовкиному лицу, сжал пальцы на его горле.

— Та-ак… — пробормотал Петя Солдатов, ставя тыкву в духовку. — Ну, публика… — Он закрыл духовку, подмигнул своей домашней пастве заговорщически: — Время пошло!

Оба его чада и Солдатов-старший уже сидели за кухонным столом. В одинаковых позах: руки скрещены на груди, нога на ногу. Испытующие взоры обращены на кормильца. Потом все трое перевели глаза на стрелки старинных часов с кукушкой.

Петр наклонился к духовке Тыква томилась там, в сумраке, в пекле — крутобокая, пузатенькая, тыква по-солдатовски. Фирменное блюдо. Внутри — сладкий рис, изюм, чернослив и прочие вкусные разности.

Еще через несколько минут Петр уже садился в свой раздолбанный «жигуленок», заводил мотор, поглядывая на часы. Кулинарно-автомобильный марафон, излюбленная игра семейства Солдатовых. Какая там к черту коррида, какие там бои гладиаторов! Задача состояла в том, чтобы за час десять, отпущенные тыкве на дозревание в духовке, успеть отловить и развезти по адресам не меньше двух пассажиров, вернуться затем домой и, выложив на стол свеже-заработанные тугрики, извлечь румяный овощ (а ароматы! а аппетитная корочка — боже!) из духовки.

Высший пилотаж. Все нужно рассчитать: время, отпущенное на оба маршрута, и возможные «пробки».

Мужика, которому в Химки, — отметаем. Этой парочке, рвущейся в Теплый Стан, — наш теплый привет и твердый отказ. А вам куда, отец? Отцу — на Автозаводскую. Берем. Сидайте.

Пожилой дядечка аккуратно расставил на заднем сиденье четыре сетки, набитые куриными яйцами. Сам сел впереди, перевел дыхание.

— Куда ж так много? — не выдержал Петр. Тормозя у перекрестка, поинтересовался: — Это сколько десятков? Сто? Они ж протухнут у вас!

— Протухнут — пойду на Красную площадь. — Дядечка достал из кармана платок, вытер потный лоб. — Буду ими в Кремлевскую стенку швырять. — Он вздохнул, оглядев свои сетки хозяйским оком. — Ну как не купить? Как не запастись? Везде уже по девять рублей десяток, а эти — по пять. Мне зять позвонил, я приехал, запасся.

— Значит, они уже тухлые, — осторожно предположил Петр. — Раз везде по девять, а эти по пять, значит, какой-то с ними непорядок.

— Типун тебе! — Дядечка нагнулся к сеткам, принюхался. — Они с грузовика торгуют. Без наценки. Не, все по-честному. У продавщицы лицо такое простое, открытое…

— Так у нас, отец, у всех простые открытые лица, — заметил Петр, глядя на дорогу. — Счастливое свойство нации. Мы все — простые. Мы с этими простыми открытыми лицами и нож к чужому горлу приставим, и в чужой карман залезем — запросто! Открыто.

— Может, правда, тухлое? — Дядечка вынул из сетки яйцо, подбросил его на ладони.

— А банкир этот — видел, отец? — не унимался Петр. — Прост, открыт, добросердечен! Рождественский дед практически! Палку в руки, кафтан, и бороду клеить не надо. — Он достал из кармана складной нож и протянул пассажиру.

Дядька с опаской легонько ударил ножом по яйцу. Повел ноздрями и выругался от души.

— Тормози! — велел он. — Тухлые! Тухлые, мать твою! Тормози! Вот скотская страна! Все скоты — сверху донизу, — забормотал дядька, открывая дверцу и выставляя все четыре сетки с тухлыми яйцами на асфальт. — Значит, мы этого стоим. Понимаешь? Значит, мы этого заслуживаем. Чтобы с нами — как со скотами. Нас всех — мордой об стол. Так? А мы что? Мы встали, утерлись и давай