— Я все время думаю о тебе, — произнес он таким тоном, словно перечислял врачу симптомы. — Закрываю глаза — и снова вижу тебя. Что нам делать?

— Разденься, — посоветовала я.

— Что? — Он оглядел себя, будто удивляясь тому, что еще одет.

Он сбрасывал одежду медленно, как во сне. Уронил брюки на стул, не сводя с меня глаз. Я раскрыла объятия.

— Подожди, — попросил он. — Подожди. Я сам, Надя.

Я лежала, окутанная дымкой наслаждения, пока он не вошел в меня. Когда все было кончено и мы лежали обнявшись, он смотрел на меня, гладил по голове, повторял имя как заклинание. Наконец я высвободилась и приподнялась.

— Это было чудесно, — сказала я.

— Надя. Надя.

— Но я ничего не понимаю.

Чары развеялись. Он отодвинулся, по лицу прошла тень, он прикусил губу.

— Можно, я буду с тобой честным?

Почему-то мне стало зябко.

— Сделай одолжение.

— Работа — вся моя жизнь, — начал он. — А это...

— Ты имеешь в виду вот это? — Я указала на постель.

Он кивнул.

— Это запрещено. Строго запрещено.

— Я никому не скажу, если ты об этом.

— Нет, — тоскливо ответил он.

— А в чем дело? — спросила я. Он не ответил. — Ну?

— Я женат, — сказал он. — Прости. Ради Бога, прости.

И он заплакал. А я лежала рядом с голым инспектором, плачущим у меня в постели. За восемнадцать часов мы прошли весь путь от первого порыва страсти до слез и упреков. Мне стало тошно. Я молчала. Не гладила его по плечу, не отводила волосы со лба, не просила успокоиться, не уверяла, что все будет хорошо. Наконец он тяжело вздохнул и словно взял себя в руки.

— Надя...

— Что?

— Скажи хоть что-нибудь.

— Что ты хочешь услышать?

— Ты злишься на меня?

— Ох, Камерон! — Я вздохнула. — Ну какая разница? Ты еще скажи, что жена тебя не понимает.

— Нет, нет. Я знаю только одно: я хочу тебя. Это не от скуки, Надя, клянусь. Меня тянет к тебе. И это для меня так много значит, что я не знаю, как быть. Ничего не понимаю. А ты? Надя, скажи что-нибудь.

Я бросила взгляд на будильник в виде лягушки на тумбочке у постели. Потом наклонилась и поцеловала Камерона в грудь.

— Что-нибудь? У меня правило: с женатыми не спать. Это не по мне. Неудобно перед женами. А как быть дальше, решать тебе. Линн придет через семь минут.

Пока мы впопыхах одевались, я почти развеселилась. Это нас сблизило.

— Может, стоило надеть другие брюки? — спросила я. — Проверить, насколько наблюдательна Линн?

— Не стоит, — встревожился Камерон.

— Не буду, — успокоила я.

И мы поцеловались, не переставая улыбаться. Женат. Какого черта он женился?

Это было в среду. В четверг он не смог приехать, только позвонил. Линн торчала в комнате, поэтому разговор получился односторонний: страстные заверения с его стороны и мои отрывистые «да», «нет», «конечно». «Да. И я тоже. Хорошо». В пятницу утром ко мне ввалилась целая бригада рабочих, сменила замки на всех дверях и установила решетки на окнах. Зато после обеда приехал Камерон, а Линн понадобилось отлучиться. Мы даже успели вымыться.

— Я хочу увидеть тебя на представлении, — признался он. — Увидеть, как ты работаешь.

— Приезжай завтра, — предложила я. — Мы едем развлекать пятилетних малышей в Примроуз-Хилл.

— Не могу. — Он отвернулся.

— Ясно, — усмехнулась я, ненавидя себя. — Дела семейные.

— Я не могу уйти оттуда. Если бы мог — ушел бы.

— Все в порядке, — успокоила я. Вот почему я не сплю с женатыми — слишком много стыда, боли и раскаяния.

— Сердишься?

— Ничуть.

— Точно?

— А ты хочешь, чтобы я сердилась?

Он приложил мою ладонь к щеке.

— Я влюбился, Надя. Я люблю тебя.

— Не надо. Мне страшно. Я слишком счастлива.

* * *

Она уверена, что их никто не видит. Но я вижу. Целуются. Моя девушка и полицейский. Упали на пол. Он опускает жалюзи, и я вижу на его тупом лице бессмысленное выражение влюбленного самца.

Я люблю ее сильнее. Никто не может любить ее так, как я. Они не туда смотрят. Ищут ненависть. А ключ к разгадке — любовь.

Пяти— и шестилетние девочки — лучшие зрители. Милые, доверчивые, они смирно сидят в своих светлых шелковых платьицах, с туго заплетенными косичками, в новеньких кожаных туфельках. Когда я зову кого-нибудь из них помочь мне, малышка от смущения сосет пальчик и говорит шепотом. Труднее всего работать с мальчишками восьми-девяти лет. Они издеваются над нами, кричат, что исчезнувший предмет у меня в кармане, толкаются, пытаются заглянуть в мой «волшебный сундук». Ржут, когда я роняю мячик. Говорят, что кукольное представление — для малявок. Кривляются, распевая «С днем рождения». Протыкают шары. Но у нас с Заком железное правило: к детям старше девяти мы ни ногой.

Сегодня праздник был задуман для пятилетних мальчишек, несколько девочек робко жались по углам. Нас позвали в большой красивый дом в Примроуз-Хилл — с широким крыльцом, холлом, где могла бы развернуться машина, кухней размером с мою квартиру, огромной гостиной со светлым пушистым ковром и застекленной дверью в сад. В гостиной хозяйничали дети. Длинный сад был ухоженным, с двориком-патио, прудом с золотыми рыбками, увитыми зеленью арками, подстриженной изгородью и белыми розами.

— Чтоб мне сдохнуть! — потрясенно прошептала я Заку.

— Смотри ничего не сломай, — буркнул он в ответ.

Виновник торжества Оливер был низеньким и пухленьким, с пятнистыми от волнения щеками. Пока его друзья носились по комнате, как атомы, он суетливо и жадно разворачивал подарки. Его мать, миссис Уиндем, рослую, худосочную и богатую, едва начавшийся праздник безумно раздражал. На меня и Зака она смотрела с подозрением.

— Здесь двадцать четыре ребенка, — сообщила она. — И все неуправляемые. Ну, вы же знаете мальчишек.

— Да-да, — меланхолично подтвердил Зак.

— Не беспокойтесь, — вмешалась я. — Надо на несколько минут увести детей в сад, чтобы мы подготовились. — Я смело вошла в гостиную и хлопнула в ладоши. — А ну-ка, все быстренько в сад! Скоро мы вас позовем.

Крепкие ножки дружно затопали к застекленным дверям. Миссис Уиндем бросилась за детьми, умоляя не трогать камелии.

* * *

Кукольный театр мы с Заком сделали своими руками. Мы пилили и забивали гвозди. На холсте нарисовали синие горы, зеленый лес и комнату в избушке. Мы даже сами сделали из папье-маше одну из кукол — льва. Эта грязная работа заняла уйму времени, лев смахивал на комок засохшего пластилина, морда вышла кособокой и бугристой. Остальные куклы мы просто купили. Разучили пару пьесок, сочиненных Заком. Он ведь писатель. На вопрос, чем он занимается, Зак обычно отвечает: «Пишу романы» — и лишь потом нехотя признается, что подрабатывает — в том числе и на детских праздниках.