— Княже, крест еси к брату своему к Изяславу и к королю целовал. Почему ты отступил от крестного целования?

На что Владимирко ответил с усмешкой:

— Что мне сей крест малый?

— Княже! — изумленно проговорил боярин. — Аще крест мал, но сила велика его есть на небеси, на земли. А отступишь, то не будешь жить!

Слова эти не на шутку разгневали князя:

— Ты досыта здесь молвил. А ныне поезжай вон! Поезжай к своему князю!

По приказанию Владимирко боярину не дали ни подвод, ни корма для лошадей, то есть ничего из того, что положено княжескому послу. Когда Петр Бориславич выезжал с княжеского двора, князь Владимирко шел в церковь.

— Вон, поехал муж русский, — воскликнул он со смехом, указывая на боярина. — Все волости мои забрал!

После службы князь возвращался к себе домой. И когда он шагнул на ту же ступень, с которой говорил поносные слова, его внезапно поразил удар.

— Некто меня ударил по плечу, — простонал князь и начал оседать.

Его подхватили, отнесли в горницу, положили в постель. Той же ночью он скончался.

— Это было Божье наказание за неверие в силу честного и животворящего креста, — со страхом прошептал нарочный…

Юрий понимал, что лишился своего самого сильного и надежного союзника. Но вступивший на престол Ярослав Владимирович Осмомысл приходился ему зятем, поэтому он надеялся на его помощь и содействие.

13 ноября 1154 года умер главный враг Юрия — великий князь Изяслав Мстиславич. В начале января 1155 года Юрий Долгорукий выступил в поход на Киев. Он получил поддержку почти всех русских князей и беспрепятственно вошел в столицу. Изяслав Давыдыч, на несколько недель захвативший власть, бежал. Киевляне с восторгом встретили нового правителя Руси. А в декабре 1156 года в Киев пожаловал галицкий князь Ярослав Осмомысл, сын Владимирко. Это был плотный, с короткой шеей мужчина. Он никогда не повертывал головы, а обращался к собеседнику всем телом. На его полнощеком лице с маленьким ртом и острым носом выделялись выпуклые, отдающие холодным блеском глаза. Они смотрели по-гадючьи прямо и немигающе и словно приковывали к себе. Юрий невольно насторожился, увидев его.

— Папа, — сказал он Юрию, когда они остались наедине, — я к тебе с большой просьбой. Скорее просьба даже не от себя, а от покойного батюшки моего.

— Я всегда с большим почтением относился к Владимирко Володаревичу, — отвечал Юрий. — Поэтому его воля — для меня закон.

— Он не раз говорил, что злейшим врагом его всегда был Иван Ростиславич, в последнее время получивший прозвище Берладник. Этот Берладник бесчинствовал на юге Галицкого княжества, совершал разбойные нападения на купеческие суда. Потом объявился на Руси, служил нескольким князьям, а недавно, как мне сообщили, ты его взял к себе.

— Это верно. Иван Ростиславич руководит охраной новгородских рубежей и, надо сказать, успешно справляется.

— Я не об этом, как он там справляется. Иван Берладник по-прежнему не оставил мысли о захвате власти в Галицком княжестве. Поэтому ты должен передать его мне.

«И он немедленно будет казнен», — заключил про себя Юрий. Он знал, что его зять не пользовался в Галиче должным уважением, потому что не отличался беспорочным нравом. Скорее наоборот. Само прозвище «Осмомысл» звучало крайне неблагозвучно на Руси и означало не что иное, как «многогрешный», имеющий «восемь греховных помыслов». Так, он пренебрежительно и сурово относился к своей жене, Ольге, дочери Юрия Долгорукого, и открыто сожительствовал с некой Настаськой. К Берладнику же галичане питали особую любовь, ибо в далеком 1145 году в течение трех недель бились за него насмерть с Владимирко. Так что если Берладник появится в Галиче, то Осмомысл наверняка лишится престола.

И Юрий ответил:

— Никак невозможно. Иван Ростиславич является князем, стало быть, приходится мне братом. Мы, князья, между собой считаем друг друга братьями. И если я выдам его тебе, то нарушу христианские заповеди и стану сознательным соучастником братоубийства.

— Мне наплевать на христианские правила и твои переживания. Я знаю одно: пока жив Берладник, он угрожает моему престолу в Галиче. А раз так, значит, он должен быть умерщвлен!

— Несколько князей стремятся занять престол великого князя. Так что же, мне их надо убивать?

— А как ты думаешь?

— Тогда я уподоблюсь Святополку Окаянному, которого заклеймили и церковь, и люди русские!

— Никогда не размышлял, виновен или не виновен Святополк или какой-то другой князь, но если идет борьба не на жизнь, а на смерть, то пощады не должно быть никому!

— Побойся Бога, — пытался усовестить галицкого князя Юрий, — ведь Иван приходится тебе двоюродным братом!

— Мне хоть брат, хоть сват — все едино! Кто бы ни стоял на моем пути, я сотру в порошок!

— Нет, я на это не могу пойти, — невольно ежась от ледяного взгляда зятя, ответил Юрий. — Я тебе не выдам Ивана Ростиславича…

— Тогда и помощи от меня не жди, папа! — язвительно проговорил Ярослав Осмомысл. — Ни один галицкий воин больше не будет направлен в твое распоряжение. Более того, не исключено, что среди своих противников ты скоро увидишь и меня!

Это была прямая угроза, и Юрий задумался. Судя по характеру Ярослава, он не колеблясь исполнит ее. Тогда вокруг него тотчас образуется мощный союз князей: к Ярославу примкнет владимиро-волынский князь Мстислав Изяславич, только того ждут смоленский князь Ростислав и черниговский князь Изяслав Давыдыч, которого он, Юрий, изгнал из Киева. Галич, Владимир-Волынский, Смоленск и Чернигов против Юрия — это больше чем пол-Руси! И только из-за одного князя-изгоя, какого-то Берладника!

И Юрий решился:

— Хорошо, я выдам тебе смутьяна.

— Вот так-то будет лучше! — отчужденно проговорил Осмомысл и вышел.

Иван Берладник и Агриппина прибыли в Тверь. Там они поселились в тереме, в котором обычно останавливались суздальские князья во время частых переездов и разъездов.

— Красота-то какая! — говорила Агриппина, входя в помещения. — Полы чисто выскоблены и половиками застеленные, потолки высокие, печная труба выходит через крышу. А окна, а окна какие красивые!

Окна действительно были на загляденье. Не маленькие и закрытые тусклыми бычьими пузырями, а широкие и светлые, с мозаичными разноцветными стеклами.

— У меня прямо праздник на душе! — продолжала Агриппина в восхищении. — Я никогда не жила в таких чудных горницах и светлицах!

— Терем и мне тоже нравится, — задумчиво говорил Иван, не спеша расстегивая пуговицы кафтана. — Что и говорить, князья возводили строение для себя, в средствах не скупились.

Агриппина подошла к нему, положила голову на грудь и стала искательно смотреть в лицо.