форсунок и дозаторов что-то без конца ломалось, лопалось, протекало. Редкий день не приходили сюда люди со сварочными аппаратами, но режим скакал и после ремонта. Перья выписывали на диаграммной бумаге кренделя, не предусмотренные регламентами, а иногда самописец выдавал такой Эверест, что другой аппаратчик впал бы в панику. Но гроссмейстер Михин знал, что делать: он отключал автоматику, надевал брезентовые рукавицы и крутил вентили вручную.

Генеральный раз в неделю устраивал разносы Полещуку, звонил куда следует, приезжали наладчики и проектировщики — а месяц спустя Михин вновь натягивал брезентовые рукавицы.

Сегодня концентрации плясали не слишком, и Михин отложил личный осмотр смесителя на потом. Он прошел вдоль показометров, записал, что надо, сорвал с самописцев куски диаграмм и снес технологу, расписался в журнале анализов, который принесла молоденькая лаборантка. Все шло своим чередом.

Эдуард Саввич сдвинул на затылок каску, отер лоб и вышел в коридор, где стоял автомат с газировкой. Бросил в картонный стаканчик щепоть соли, нацедил шипучей воды и с удовольствием выпил. Полез в бушлат за папиросой, чтобы размять по дороге в курилку, — и тут он услышал странный звук.

Звук доносился оттуда, из проклятого места, справа от ректификационных колонн. Михин прислушался — вдруг ошибка? Как же, ошибешься: то нарастая, то исчезая вовсе, тонкий писк шел от узла смешения. Похоже, что прорвало коммуникацию, и теперь зудит, повизгивает струя пара.

Михин помчался на звук, как матерый пес по следу, и слух безошибочно вывел его к переплетению труб сразу за вторым насосом. Эдуард Саввич натянул каску поглубже, пригнулся и полез под колено трубы. Капнуло за ворот бушлата, тонкая струя пара клюнула в щеку. Звук приблизился. Нырок под другую трубу — и Михин очутился в крохотном пространстве между пропотевшими пупырчатыми теплообменниками. Теперь звук был за спиной.

Эдуард Саввич обернулся. На полу, в лужице теплого конденсата, лежал младенец и сучил ножками.

Аппаратчик Михин одернул левый рукав и посмотрел на часы. Часы показывали 9.27. «Запомнить и записать в журнал», — мысленно отдал себе приказ Эдуард Саввич.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если вы никогда не были на Н-ском комбинате, то вряд ли и представляете себе, какое это огромное хозяйство. Однако историю с подкидышем здесь знали в подробностях еще до того, как младенца, запеленутого и завернутого в атласное одеяло, вынесли из директорского кабинета. Пеленки и одеяло принесла неведомо откуда дородная дама из цехкома.

За двадцать минут до этого в кабинете была неразбериха. Голубоглазая блондиночка, развалившись на столе, поочередно улыбалась Михину, Полещуку, генеральному директору и Людмиле.

— Ну вот что, — говорил генеральный, выгадывая время. — Вы что, детей не видели? Все на рабочие места! Вызвать милицию, пусть разбираются. Девочку в медсанчасть. Пусть свяжутся с детдомом… нет, с домом матери и ребенка. Ты, Полещук, останься.

Народ стал расходиться, Михин тоже собрался двинуться к себе, но тут из-за его спины выскочила Людмила и закричала пронзительно, наступая на директора:

— Какая милиция? Какой детдом? Никому не отдам!

И все сразу поняли, что Людочка Михина никому не отдаст ребенка.

— Оксаночка моя, — сказала она и взяла девочку на руки. И все опять поняли, почему Оксаночка: кто ж на заводе не знает про оксонитродигидро-пентадион.

Людмилу с запеленутой Оксаной усадили в директорскую «Волгу» и отвезли в малосемейное общежитие. На следующий день в коридоре появилась еще одна коляска. Так уж заведено: пальто держат в комнатах, а коляски в коридорах.

Странная история. И в самом деле, откуда за вторым насосом подкидыш? На этот вопрос не смогли ответить ни следователь Матюхина, ни сам подполковник Смирнов, лично осмотревший место происшествия. Матюхина предположила, что девочку подбросила мать-кукушка из числа работающих на предприятии. Подполковник посмотрел на нее таким выразительным взглядом, что с той минуты она лишь записывала чужие мнения и не высказывала своих. В Н-ске все матери на виду, городок-то — полчаса из конца в конец. Надо быть чокнутой, чтобы подбрасывать девочку под узел смешения, да еще совершенно голенькую, без самого захудалого приданого. И потом, куда эта мать подевалась, и где она младенца рожала, в каком роддоме?

Смирнов задавал вопросы, Матюхина записывала. Генеральный думал о том, что цех биологически активных пора ставить на капремонт.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Оксаночка хорошо набирала вес и развивалась нормально. Михины получили однокомнатную квартиру, правда, на первом этаже, зато коляску не таскать.

Год спустя, когда Оксаночка уже бойко топала ножками, появилась Маринка.

Был такой же душный летний день. Эдуард Саввич словно предчувствовал что-то. Накануне он попросился в утреннюю смену, хотя ему было выходить в вечер. Михин редко о чем просил, ему не отказали. Позже он сказал Людмиле: «Будто в воду глядел». В общем, Эдуард Саввич оказался в смене как раз в ту минуту, когда настала пора принять младенца.

На смешении с утра работали сварщики, и около полудня Михин отправился взглянуть, не оставили ли они по разгильдяйству инструмент. Прежде инструмента никто не оставлял, и сейчас его там не было. А на том самом месте, где когда-то дрыгала ножками веселая Оксаночка, лежала задумчивая Маринка. Тоже голенькая, тоже примерно пятимесячная.

Полещук был в отпуске. Эдуард Саввич сделал в журнале запись и, не подымая шума, пошел прямо к генеральному.

Подполковник Смирнов и следователь Матюхина прибыли десять минут спустя и сразу отправились к месту происшествия. Нам нет нужды следовать за ними, тем более что в районе узла смешения опять ничего не было обнаружено — то есть ничего полезного для следствия. В протокол занесли наличие теплого конденсата на полу. Однако аппаратчики из всех смен знали, что лужа за вторым насосом никогда не просыхает.

Михины удочерили и Маринку. «Где одна, там и две», — справедливо заметила Людмила Федоровна. Она могла бы продолжить, сказав, что, где две, там и три. Третья, Анюта, присоединилась к сестрам два месяца спустя, в августе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если бы мы взялись за жизнеописание Эдуарда Саввича и Людмилы Федоровны, если бы замахнулись на роман о семье Михиных (а может, и замахнемся, было бы время да здоровье), то последующие осень и зима заняли в нем особое место: это была счастливая пора. Старшая, Оксаночка, уже ходила в ясли, Людмила сидела с младшими. Семья переехала в трехкомнатную квартиру. Эдуард Саввич смастерил полезные детские забавы, вроде турничков и шведских стенок. Рановато, конечно, но дети растут быстро, и к тому же было у Михина предчувствие, что Анюта в семье не последняя.

Тут, между прочим, Эдуард Саввич прекратил такое вредное для