самый малозначительный червь. Герои Петрова (новосибирского) знали, по ком звонит колокол. И с тою же силой они умели торжествовать, когда в результате всеобщих усилий возвращался к жизни увядающий на глазах вид.

Это сближает.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Привлечь писателя к нашему эксперименту с МВ пришло в голову мне. Я никогда не умел перепрыгивать через ступени, а непременно должен был ступить на каждую. Вот я попадаю на своей МВ, скажем, в Новосибирск XXII века. А дальше? Я бы стал отвлекаться на мелочи: изменилась ли у людей походка, те же деревья на улицах или другие… Мне нужен был спутник в предстоящей вылазке, причем такой, что умеет из многого мгновенно избирать главное. То есть писатель.

Большой Компьютер остановил свой выбор на Илье Петрове. Его дублером он назвал Илью Петрова.

Родились Петровы в разных местах, но в один год. Их первые книги вышли одновременно. Случалось, письма, адресованные моему другу, попадали в почтовый ящик его однофамильца. Однако никто из них не собирался брать себе псевдоним. «Мы достаточно непохожи!» И действительно, непоседа Илья Петров (новосибирский) ничем не напоминал тучного новгородца, лицо которого чуть не до глаз покрывала роскошная рыжая борода. Мой друг то оказывался на Северном полюсе, то летел в Новую Зеландию изучать тамошний фольклор; Илья Петров (новгородский) предпочитал проводить время в кресле.

В тот день, когда Большой Компьютер назвал имена — это было осенью 1990 года, — я толкнулся в дверь квартиры Петрова.

— Чем занят? — поинтересовался я.

Илья сердился. Не на меня, на своего новгородского коллегу. Его двойник вышел на ту же тему.

— Нет больше сил! — кричал Илья. — Когда я отправился в плавание по островам греческого архипелага, в шезлонге сидел Петров. Он дымил трубкой так, будто ему запрещают делать это в Новгороде!

— Ты несправедлив. Корабли достаточно просторны.

— Зато тесен мир. На том же корабле оказался Эдик.

— Пугаев? — удивился я. — Как он попал в Грецию?

— Решил посмотреть мир. Это его слова. Решил еще разок мир облапошить. Это мои слова.

Он рассказал мне об Эдике. Совсем недавно Эдик вернулся в родную Березовку.

В его кармане лежал диплом пединститута, а в дипломе липовая справка, подтверждающая шестилетний стаж работы в различных сельских школах. Знал Илья и то, что на сберкнижке Эдика хранится неплохая сумма, заработанная в Новосибирске, где ему, по его выражению, шла пруха. Покончив с куличками, Эдик занялся интеллигентным делом — перепродажей книг. Позже, погорев на книжных спекуляциях (Дрюон, Дюма и Петровы), чудом отвертевшись от наказания, потеряв в житейских битвах свою вторую жену, Эдик разлюбил крупные города.

В Березовке цвели яблоневые сады. Давно ушло в прошлое голодное послевоенное время. Не было куличков, но это Эдика ничуть не волновало. Когда подвернулась возможность отправиться в качестве туриста к красотам греческого архипелага, Эдик терять ее не стал. Поездку можно окупить! Он еще не знал — как, но был уверен — можно.

— Самое ужасное, — сказал Илья, — что они подружились. Они подружились!

— Кто они?

— Эдик и мой новгородский коллега. У новгородца всегда был несносный вкус. К тому же он лентяй. После Стамбула он не сходил на берег, за новостями для него бегал Пугаев. Представляю, как будет выглядеть греческая повесть новгородца. Даже на Коринф он смотрел глазами Пугаева.

— Не вижу повода для отчаяния, — заметил я.

— Но я работаю с тем же самым материалом! У нас с Петровым один герой! Один прототип!

— Вы что, сговорились?

Илья не слышал меня. Он проклинал Петрова. Петров — альтруист. Петров все испортит. Он постарается доказать, что у Эдика Пугаева есть душа. А души у Эдика нету.

Я понимал Илью. Я хорошо помнил Эдика. И никогда ничего такого в жизни не видав, отчетливо вдруг увидел бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря, стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб и палящий жар сумасшедшего средиземноморского бассейна. Сквозь дымку пространства я разглядел худенькую фигурку своего друга — вот он спешит по эспланаде, где бородатые художники за пару долларов набрасывают моментальные портреты. И так же ясно я увидел Илью Петрова (новгородского), благодушно погруженного в бедекер — его любимое чтение. Рядом с его шезлонгом прямо на горячей деревянной палубе устроились ребята из Верхоянска или из Оймякона, они дорвались, наконец, до моря, солнца и пульки, начатой еще в Одессе. Иногда они поднимали коротко стриженные головы и не без любопытства спрашивали Петрова: а что это там за город? Он объяснял: «Это Афины, столица Греции. Туристов ведут в Акрополь». Или: «Это Ираклион, город на Крите. Туристов везут в Фест». — «Пусть едут, — одобряли ребята с полюса холода. — Город большой, красивый».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Поскольку путешествие в обществе Эдика Пугаева сыграло в дальнейшем не меньшую роль, чем модель Гёделя, я остановлюсь подробнее на вояже моих друзей в Грецию. Илья (новгородский) предпочитал шезлонг. Громоздкий, бородатый, он лениво листал бедекеры, поясняя ребятам с полюса меняющиеся пейзажи. В то же время Петров (новосибирский) являлся то на капитанском мостике, то на баке; он не пропустил ни одного городка. И везде рядом с ним маячила фигурка щербатого пузатенького человечка с большой кожаной сумкой через плечо. На палубе Эдик Пугаев ни на шаг не отходил от Ильи Петрова (новгородского), зато на суше становился тенью моего друга.

Воспитание не позволяло Илье лишиться тени. И когда Эдик просил своего знаменитого земляка подержать свою кожаную сумку (это обычно случалось при выходе в иностранном порту), Илья пыхтел, но в просьбе не отказывал. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик срочно вспоминал — он забыл в каюте носовой платок или сигареты — и передавал свою сумку писателю. Илье это не мешало. Таможенники, не обращая внимания на сумку, протягивали ему для автографа роман «Реквием по червю», изданный на новогреческом.

Эдик знал, чем он обязан писателю, и старался относиться к нему дружелюбно. Если, например, они садились отдохнуть в кафе на набережной, Пугаев не жалел сигарет, купленных в Одессе. Добрый жест требует ответных действий. «Что читаете, Эдик? — спрашивал Петров из вежливости. — Изучаете новый язык?» — «Зачем? — искренне удивлялся Эдик. — Я на родном всех перекричу». А на вопрос Ильи, как он, Эдик, относится к МВ (тогда о ней заговорили в печати), Эдик тоже ответил откровенно:

— А что мне до МВ? Ну, читал, это наш с вами кореш придумал, Угланов, я его по Березовке помню. Он все выпендривался, книжки читал. Залезет с книжкой на дерево, морда круглая, вылитый кот. Опять же, куличков моих жрал.