Волшебник поощрительно подмигнул ей. Поплева надеялся на нее. С кувшином в обнимку застрял где-то за спиной у Золотинки Кудай, оглянувшись, она встретила новую поспешную улыбку.

– Будут вам крысы! – заявила Золотинка. И снова попробовала напрячься, опершись локтем о стол… Но крысы на ум не шли. Некоторое время Золотинка изображала усилие нарочно для зрителей, хотя внутренне уже сознавала поражение.

– Крысы далеко! – наконец, сказала она. И соврала. С тщеславием и обольщением в душе, бестолково взвинченная, она не только не способна была подманить крыс, но даже не чувствовала их – далеко они там или нет.

– Далеко! – с готовностью подтвердил Миха Лунь. Предательская улыбка тронула выпуклые влажные губы волшебника, тогда как глаза под суровыми бровями смотрели скорбно: они далеко! – печалились глаза.

Золотинка с важностью отхлебнула вина и сразу же позорно отвернулась, чтобы не прыснуть на стол, – вино не пошло ей впрок.

– …Вот я и говорю, товарищ, – без зазрения совести, как ни в чем не бывало, не замечая Золотинкиных содроганий, продолжал свое Миха Лунь, – души в этом нету! Души только и нету! А должен я вам доложить, милейший, что нынче при дворе плюнуть некуда – все волшебники и чародейки. И заметьте, талантливейшие люди попадаются. Ведь это талант нужен, особый, прямо скажем, талант, чтобы так все схватить и воспроизвести. Самые приемы волшебства, ведь они переданы тютелька в тютельку. Это ведь какие способности нужны, какая сметка, и глаз, и хватка, чтобы так все передрать, всю вот эту внешность соблюсти: и руками-то он помавает, и глазами вращает, и пыжится, и где нужно дым пускает. А посмотришь в итоге-то: пшик! Пши-и-ик! – вольным движением кистей он изобразил восходящие клубы «пшика». – Души в этом нет. Одна оболочка. Только и слово, что волшебство. Внутри-то пусто. Не работает. Похоже, а не работает. Ведь, что можно было украсть, – украдено, будьте покойны! Что можно было где позаимствовать – позаимствовано. Все, приступай к делу! Сколько краденой мудрости наворочено – действуй! Ан нет. Куда там. Куда что девается?… И ведь умнейшие люди! Что за притча? И потом, возьмите это… – оглянувшись на окна, Миха Лунь внезапно смолк и прислушался, рука его легла на спинку стула.

На площади за ставнями окон, озаренных изнутри волшебным светом, раздавался заливистый женский крик, сопровождаемый невнятным гомоном толпы. Крик обрывался и после томительного промежутка, когда казалось, что оборвался уже навсегда, повторялся на все той же надрывной ноте.

– Стучат, – прошептал Кудай. Снизу доносился раздробленный стук в дверь.

– Ну вот, – расстроился Миха Лунь. – Требуют чуда. Не будет чуда – стекла побьют. – Позвольте! – возвысил голос волшебник, обращаясь к окнам вполоборота. – Может статься, я за всю свою жизнь одно чудо и совершу. Но почему именно сейчас? Вынь да положь вам чудо! Не делается это так, дурни, поймите. Вы хотите чуда, – с громыхающим укором внушал он ставням, – когда в обществе очаровательнейшей девицы и способной при том, – (соответствующий взгляд в сторону Золотинки), – в обществе многоуважаемого товарища, природные задатки которого… гм… Я сижу со стаканом сладкого портавара, за уставленным яствами столом… – Тут ему понадобилось свериться, чем же именно стол уставлен: – Печеный заяц на одной ноге, помидоры, огурчики, гм… перчик… креветки… сырка кусочек… и краюшка хлеба с маслицем… Подумайте и вразумитесь: совместимо ли все это с чудом, печеный заяц, пусть на одной ноге, и чудо?

Желая, очевидно, принять посильное участие в увещевании ставень, добросовестный и никогда не кривящий душой Поплева заметил:

– Воскрешение мертвых науке не известно.

– Вот! – встрепенулся Миха Лунь. – Скажите им это! Скажите им это наконец! Найдется ли кто-нибудь, кто сумеет им это втолковать? Я вас прошу, не в службу, а в дружбу! Вы знаете этих людей. Вы самородок. Вам поверят! У вас хорошее честное лицо, вам поверят – скажите им, что воскрешение мертвых науке не известно.

– Будут бить стекла, – наклонившись к Золотинке, тихонечко просипел Кудай.

– Хотите, чтобы я вышел на улицу? – спросил Поплева. В спокойствии его было нечто чрезмерное. Однако Миха Лунь предпочитал не понимать.

– Вас все тут знают!

Поплева взглянул на Золотинку, но она уклонилась от ответа, не остановила Поплеву, хотя и понимала, кажется, что совершает своим бездействием какое-то маленькое, мелкое, но вполне определенное предательство… Он поднялся:

– Хорошо.

У порога дернул себя за ухо, на миг задержавшись, и вышел в сопровождении ученика. Эти двое покинули дом – слышно было, как внизу в открытую ненадолго дверь ворвались уличные голоса и дверь снова их заглушила. Золотинка не смела глянуть на волшебника. Левую руку она зажала под коленом, ладонью вниз на сиденье стула, а правая расслабленно блуждала по лицу, перебирая переносицу, и тронула подбородок… потом неприкаянно скользнула вниз, на колени и под бедро, где окончательно лишилась подвижности. Такой речистый прежде, волшебник не делал ни малейшей попытки сломать молчание.

– Что это у вас за камень? – спросила Золотинка, насилуя голос.

– Асакон. Имя его Асакон, – охотно отозвался Миха Лунь.

– Да… Асакон. Я читала…

– Это и есть Асакон. Вот он перед тобой. Чародейному камешку четыреста лет. Четыреста одиннадцать, если хочешь. Он сменил двадцать шесть владельцев. Я – двадцать седьмой. Восемь лет, как я двадцать седьмой владелец Асакона. Восемь лет – это много.

– Почему?

– За Асакон убивают.

– Ну, наверное, само уже только обладание сокровищем, – сглотнув комок в горле, умно начала Золотинка, – искупает опасности, которые…

– Я, видишь ли, близко знаю одного человека, который лелеет в мыслях надежду на наследство и день, и ночь.

Золотинка как будто догадалась, кто это, и быстро глянула на искаженное призрачным светом, утратившее человеческие очертания лицо Михи.

– Зачем же вы держите этого человека при себе? – проговорила она.

– Ого! – с неуловимой насмешкой отозвался Миха Лунь. – Ты ранний ребенок.

Несколько помолчав, он продолжал с той пространностью речений и вальяжностью интонаций, которые свидетельствовали о полной внутренней свободе, позволяющей ему получать удовольствие даже от собственного голоса:

– Затем, что взлелеянная и ухоженная мысль держит этого человека вроде крепкой цепи. Затем, что он неусыпно стережет всех прочих соискателей Асакона. Можно считать, рядом с этим человеком я в безопасности… в относительной безопасности. Вместо множества неопределенных угроз имею дело только с одной, хорошо известной. И вот еще обрати внимание: этот человек лучше многих других, непричастных, понимает, что если только он прибегнет к яду или запустит в постель к своему благодетелю каракурта, то Асакон окончательно и безнадежно потеряет силу. Уже сейчас вещий камень едва теплится, Асакон давно не тот Асакон, который известен тебе по летописям. Этот Асакон, нынешний, в летописи не войдет. Он нуждается в обновлении. Еще одно убийство, среди бессчетных убийств в цепи приключений вещего камня и все будет кончено, слава его обернется пустым воспоминанием. И этому человеку, которого ты знаешь даже лучше, чем думаешь, приходится ждать, пока я не сверну себе шею каким-нибудь естественным, благообразным способом. Не завидная это участь, моя прелесть, потратить жизнь на ожидание, каждый день насилуя свои естественные наклонности. – Волшебник надвинулся, обозначились глаза под тяжелыми веками; толстая пятерня пласталась на столе, словно придавленная светившимся на пальце камнем. – Вот ведь какая штука, – проговорил Миха Лунь проникновенным шепотом, – он должен принять Асакон с чистой совестью, иначе камень умрет. Вот тут-то и западня.