— Этой ошибке я и рада.

Она еще раз улыбнулась, неожиданно лихим движением щелкнула снизу по козырьку своей каскетки и скрылась за свежевыкрашенной калиткой.

* * *

Всю пятницу Курт провел, как на иголках. Он честно выполнил свой долг перед Эшфордским университетом, вполуха выслушав все запланированные на день доклады (занявшие в общей сложности часов пять), но мысли его витали далеко: он думал только о предстоящем вечере, который, как назло, приближался с черепашьей скоростью. Отпущенный, наконец на волю, Курт немного поболтал с приятелями, немного побродил около гостиницы, затем отправился к себе, улегся на кровать и начал читать купленный внизу журнал об искусстве. В течение часа он с трудом продирался сквозь дебри, заумных текстов о театре, живописи и литературе, потом забросил журнал подальше и стал целенаправленно ждать звонка. Телефон застрекотал в половине девятого.

— Курт, вот я и освободилась. Думаешь, еще не очень поздно для прогулок?

— Нет, конечно. Стемнеет часа через два, не раньше. Сейчас, ведь самые длинные дни, послезавтра наступит летнее солнцестояние. По-моему, это символично.

— Чем же?

— Не важно… Как же я рад тебя слышать. Я боялся, что ты не позвонишь. Семейный праздник тебя не утомил?

— Умеренно. До сих пор в ушах шумит. Наверное, мне в самом деле, стоит прогуляться, чтобы прийти в себя.

— Бедняжка… Где мы встретимся?

— Ты ведь не очень хорошо ориентируешься в городе? Давай встретимся через полчаса у того магазинчика, где мы вчера столкнулись.

Курт оказался около книжного магазина через четверть часа — впрочем, и Сандра прибыла почти вовремя, опоздав лишь на пару минут. Выглядела она просто восхитительно: на ней было элегантное, сильно приталенное бело-голубое платье с большими пуговицами, к тому же она впервые украсила себя крупной бижутерией. Теперь она уже напоминала не старинную даму, а героиню фильмов пятидесятых годов.

— Bay… — Курт шагнул ей навстречу. — У меня нет слов. Ты хороша, как никогда. Хотя ты всегда хороша… Куда пойдем?

— Думаю, на скамью Лонгфелло.

— Куда-куда?

— Здесь неподалеку есть совершенно, сказочное место: поросший соснами обрыв. А на самом краю обрыва стоит старинная скамья. Говорят, именно на ней поэт Лонгфелло писал свою знаменитую поэму «Евангелина». Во всяком случае, все посетители Грейвенхерста непременно совершают паломничество к этой скамье. Идем?

— А мы успеем вернуться до темноты?

Сандра, не удержавшись, начала отчаянно хихикать.

— А в кого ты превращаешься после захода солнца? В волка? Или в медведя?

— В летучую мышь. Идем. — Завладев тонкими пальцами Сандры, Курт вновь с наслаждением сжал их в своей руке. — Да нет, кроме шуток: мы с тобой всегда встречаемся в ночи. Это, конечно, романтично, но должно насторожить рядового обывателя: кто знает, чего от нас, любителей ночных посиделок, можно ждать. Не смейся, я говорю вполне серьезно…

Оказавшись на месте, Курт издал восторженное восклицание: пологий обрыв ступенями уходил в укрытую тенью лощину, а разбросанные по склону редкие монументальные сосны явно преклонного возраста по мере отдаления меняли свой цвет: самые ближние и высокие были вызолочены солнцем, словно рождественские украшения; те, что подальше, отливали тяжелым свинцом, и лишь сосны, терявшиеся внизу, на самом дне, возвращали себе исконный темно-зеленый цвет.

— Какая красота! — Курт рухнул на резную скамью. — Потрясающе… Я даже забыл, что устал.

— А я совсем не устала. — Расправив платье, Сандра опустилась рядом и уже знакомым жестом прилежной школьницы сложила руки на коленях. — Сердце стучит ровно, как мои часики.

— Еще бы. Если хочешь знать, ваше сердце защищает гормон эстроген. Мужское сердце с двадцати до семидесяти лет стареет на четверть, а женское остается таким же молодым и сильным. Поэтому от инфарктов умираем именно мы. Что поделать…

— А ты тоже совсем не изменился. Те же темы, те же интонации. Если я пообщаюсь с тобой еще немного, то буду разбираться в биохимии так же хорошо, как ты в истории музыки.

— Так ведь это прекрасно. Сможем подменять друг друга на занятиях, если возникнет необходимость… Только петь я никогда не научусь: с моим нулевым музыкальным слухом лучше даже не пытаться.

— А я никогда не выучу ни одной формулы. Как вы их различаете? Они же все похожи друг на друга — какие-то пчелиные соты и лесенки из одинаковых букв…

Курт расхохотался. Глубоко вздохнув, Сандра скинула туфли и блаженно погладила траву босыми ногами. Только теперь Курт заметил, что у нее очень маленькие и узкие ступни, — как у ребенка. Наверное, даже кисть его руки была крупнее. Ощутив прилив электризующей нежности, он бережно погладил блистающие паутинки ее волос.

— Солнышко… Санни-златовласка… Такая маленькая, кроткая… Твои бедные губы больше не трескаются? Они зажили?

Не дожидаясь ответа, он потянулся к ней. Самоличная проверка состояния ее губ оказалась занятием настолько упоительным, — он длил его и длил, пока она, задохнувшись, слегка его не оттолкнула. Курт, с трудом подавшись назад, благоговейно следил, как медленно поднимаются ее смежившиеся на время поцелуя ресницы. Она рассеянно, словно в трансе, посмотрела по сторонам, затем скользнула пальцами по своей щеке.

— Знаешь… Я никогда раньше не целовалась с бородатым мужчиной.

— Все когда-то происходит впервые… Ну и как?

Сандра смущенно засмеялась:

— Я… не разобралась. Щекотно. Какие-то первобытные ощущения…

— Да? Так можно повторить, а ты попробуешь разобраться. Скажу тебе, как представитель естественной науки: эмпирический опыт — самый бесценный.

Курт прикладывал максимум усилий, чтобы говорить ровным тоном и выглядеть беспечным и веселым.

— Перестань… Почему-то мне кажется, что не стоит целоваться на скамье, где сочинялась «Евангелина».

— А о чем эта поэма?

— Она очень грустная — о разлученных влюбленных, соединившихся только после смерти. Нечто вроде «Ромео и Джульетты».

— Хорошо. Верю тебе безоговорочно: ты ведь почти медиум со своим чутьем на все потустороннее. Давай переместимся в другое место, — тем более уже темнеет. Здесь в самом деле, становится неуютно. Что-то мне не хочется увидеть призрак безутешной Евангелины и услышать ее стенания. Может, пойдем обратно?

Кивнув, Сандра принялась шарить ногами по траве в поисках туфель. Курт наклонился и, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие, сам осторожно обул ее миниатюрные теплые ножки. Над выпирающей косточкой он заметил небольшую царапину.

— Ты чуть-чуть поранилась, Санни. Наверное, об траву.

— Нет. Это хозяйский кот. Он беспредельно мерзкий, и бесстыжий. Держится так, словно все люди — пыль под его жирными лапами.