Худшее уже случилось: мелодичный проигрыш, пока не взята трубка, и отповедь секретаря. После этого она десять дней таила в душе рану, пока не поняла, что рана начинает гноиться. Только тогда она решилась на звонок ему домой. Дома его не оказалось. Вместо него ей ответил автоответчик — она послушала, как его голос приглашал оставить сообщение для него и членов его семьи. Она сидела в мерцающей тишине, не в силах последовать любезному приглашению и оставить сообщение после сигнала. То были самые долгие сорок секунд в ее жизни. Она чувствовала то же, что чувствует ребенок, которому родители недодают чего-то существенного, жизненно необходимого для его душевного здоровья и развития; она не получила чего-то самого главного для организма, и вот сейчас ее вывернет наружу, прямо на пол.

Тот звонок явился началом ужасного головокружительного падения в пропасть, окончившегося промозглым холодным днем на озере возле Уиндермира. Корчась от ветра, она опустила обе руки в ледяную воду, пока кожу, ставшую синевато-серой, как камешки на отмели, не защипало от холода. Именно в этот момент она поняла, что перед ней дилемма — пережить это либо пропасть. Вот так — просто и страшно. И выбор за ней. И внезапно то, что казалось совершенно невозможным, стало почти легким. Она вытащила руки из воды и, сунув пальцы в рот, вернула их к жизни и направилась в отель, где у портье ее ждало сообщение от Эстеллы, а с ним вновь обретенный мир, и она, Анна, как центр и пульс этого мира.

Тогда и теперь. Левый бок ее, на который он навалился во сне, постепенно онемел и затек. А к ней сон не приходил. Она шевельнулась в его объятиях, и когда он не проснулся, вытащила руку, высвободилась из-под его тяжести. Он недовольно забурчал, как потревоженное животное, потом тяжело повернулся на бок и опять погрузился в забытье. К тому времени, когда, одевшись, она извлекла из туалетного мешочка обертку с запиской, было ясно, что спит он сном беспробудным и прочным, как скала. Пора было выяснить, кем на самом деле являлся ее любовник.

Я лежала возле нее, пока дыхание ее не стало ровным и можно было быть уверенной, что она спит. В полумраке я разглядывала ее лицо, изящный абрис пухлых щек, круглившихся даже под глазами; на щеках, как маленькие черные опахала, лежали ресницы. Если поглядеть внимательно, можно заметить, как иногда подрагивают веки, как у кошки, грезящей во сне о птичке без крыльев. Такая тихая, умиротворенная. Казалось, даже сны ее были спокойными, ясными.

Если б мой отец после смерти мамы разрешил мне спать в его постели, может быть, это помогло бы нам обоим? Думаю, ему это приходило в голову. Но, мучимый ощущением утраты, он, наверное, посчитал, что, очутись я рядом с ним в постели, ему станет еще горше — все равно как сыпать соль на раны. До двадцати с небольшим я свыкалась с мыслью, что он просто не очень меня любит, но потом я стала к нему снисходительнее. Переживая стресс, мы ведем себя так, как удается себя вести. И не наша вина, если это не совсем так, как должно. Лежа сейчас рядом с Лили, я поняла, что он, по-видимому, тогда чувствовал. Само спокойствие девочки, казалось, подхлестывает мое беспокойство. Ее сон порождал у меня бессонницу. Тело изнутри словно лизали языки паники, вспыхивая, опаляя меня, не давая то и дело уснуть, сколько бы я ни куталась в одеяло. Совершенная красота спящего ребенка. У меня, взрослой, от этой красоты к горлу подступало отчаяние.

Подоткнув вокруг нее простыню, я спустилась вниз проверить, хорошо ли повешена трубка. Ухо резанули гудки. Я набрала собственный номер, чтобы узнать, нет ли сообщений. Рене звонил из Стокгольма сказать, что возвращается в понедельник и был бы рад на той неделе встретиться. Не наговорю ли я ответ на его автоответчик? Голос Рене застал меня врасплох. С прошлой ночи я не вспоминала о нем, точно происходящее здесь и было моей настоящей жизнью, оставлявшей его в стороне, неким случайным эпизодом. В голову пришло, что мы с ним можем и не пережить этот кризис, хоть и не имевший к нему никакого отношения. Но даже поволноваться по этому поводу я не могла.

С верхнего этажа донесся звук открываемой двери, на лестнице послышались тяжелые шаги.

— Анна? — раздалось с лестничной площадки, напряженный шепот Пола.

Я вышла в круг света в дальнем углу холла, чтобы он сам увидел меня и понял свою ошибку.

— Нет. Прости, Пол. Это я, Стелла.

— Стелла, — упавшим голосом проговорил Пол.

— Я не хотела тебя будить.

— Ничего. Я подумал... Который час?

— Три или три тридцать. Мне не спалось. Позади него была приоткрыта дверь в комнату Лили. Я видела, что он собирается пойти проверить девочку.

— Ее там нет. Она спит со мной. Проснулась около часа назад.

— Что случилось? Страшный сон приснился?

— Нет. Не думаю. Просто не могла спать. Надо было ее ободрить, немного успокоить, вот и все.

— Надо было меня позвать.

— Вряд ли это помогло бы. Мы поболтали, и я уложила ее в постель Анны.

— О чем же вы болтали? Что она сказала тебе?

— Ей-богу, ничего, — ответила я, понимая, что должна быть с ним откровенна, но не желая делиться разговором, содержавшим столько личной моей боли. — Мы просто болтали.

— Ты говорила с ней о звонке? — По слегка недовольному его лицу было понятно, что он досадует о том, что не он сидел с ней рядом на площадке, в темноте держа ее за руку.

— Немного.

— И что?

— Она продолжает настаивать, что говорила с Анной. И, признаться, я ей верю.

— А-а... ну что ж... Хотелось бы и мне своими ушами это послушать.

Он постоял немного, явно желая продолжить тему, но боясь быть чересчур настойчивым.

Мне хотелось сказать ему, чтобы не волновался, что тут мы с ним заодно и никакой черной кошке не пробежать между нами. Но сказать так значило открыто признать, что временами она между нами пробегала, а раз признавши это, будет трудно об этом забыть и преодолеть отчуждение.

—Ты сможешь об этом поговорить с ней утром, — смиренно предложила я. — Она проснется раньше меня. Знаешь, прости, что я тебя разбудила. Надеюсь, ты сможешь опять уснуть.

— Угу. — Он фыркнул. — Как и ты. Ты автоответчик включила?

Я проверила, горит ли огонек на аппарате в холле.

— Да. Не волнуйся.

Я стояла и смотрела, как он взбирается по лестнице. На этот раз он оставил дверь открытой.

Разговор этот тоже никак не способствовал сну. Самый воздух в доме был словно насыщен беспокойством. Я тихонько поднялась по лестнице в кабинет Анны к шкафчику у стены. Выдвинув верхний ящик и просунув руку в отверстие за ним, я нащупала то, что мне было нужно: маленький, запечатанный сверху пластиковый пакетик. В нем было немного травки и пачечка бумаги. Достаточно для двух экстренных доз.

Даже в отсутствие Анны гостеприимство не изменяло ей. Хотя сама она больше не курила (по крайней мере, с появлением Лили, боясь, что, находясь под кайфом, в случае чего не сможет справиться с ситуацией), по установившейся традиции она держала в доме запас для меня, чтобы я могла чувствовать себя всегда в своей тарелке. Сейчас оставалось надеяться, что это мне поможет. Расчистив на столе свободное место, я приступила к ритуалу: извлекала семена, тщательно перетирала их и, кладя на середину клейкого листочка бумаги, готовила три самокрутки. Готовя наркотик, я думала о Поле, о том, как на лестнице он чуть не поскандалил со мной, но сдержался, и как за эти годы мы все же научились ладить друг с другом, что, учитывая обстоятельства, было совсем не так просто. Сейчас дружбе нашей уже не суждено распасться. Слишком многое в прошлом цементирует ее.