Взгляд Себастьяна упал на другой холст Донателли, где Рэйчел изображала одалиску перед купанием. Впервые он заметил, что на картине виднеется фигура мужчины, который подсматривает за ней из тени апельсиновых деревьев.

— Расскажите мне о Баярде Уилкоксе, — вдруг сказал Себастьян. — Вы сказали, что он преследовал Рэйчел. Но он никогда к ней не подходил, так?

— До прошлой субботы — нет.

Себастьян с удивлением посмотрел на него.

— Субботы?

— У Стивенса на Бонд-стрит. Мы отправились туда после спектакля. По большей части компания наша была театральная. Где-то в половине одиннадцатого пришел Баярд со своими приятелями-аристократами. — Красивое лицо Донателли скривилось от отвращения. — Они были пьяны так, что подпирали друг друга. Смеялись, как идиоты. Затем Баярд увидел Рэйчел. Внезапно замолчал и оставил остальных приятелей, подошел, оперся на соседнюю колонну и уставился на нее, как всегда. Друзья пытались оттащить его, но он не поддавался. Тут они начали поддразнивать его. Говорили, что он, наверное, кастрат, раз просто пялится на женщину, которую хочет. Сказали, что если у него есть яйца, то пускай подойдет к ней и скажет, что он насчет нее думает.

— И он так и сделал?

Донателли кивнул.

— Подошел прямо к ней и сказал, что хочет оттрахать ее. Именно такими словами. Она выплеснула ему в лицо свой пунш.

— И что сделал Баярд?

— Никогда не видел ничего подобного. Какое-то мгновение он что-то бормотал себе под нос, говорил, что она для него как богиня и он ничего не может сделать с собой, постоянно представляет ее обнаженной в его объятиях. Вот тут Рэйчел и выплеснула пунш ему в лицо, и он словно превратился в кого-то другого. Понимаете, его лицо действительно изменилось — глаза сошлись к переносице, он оскалился, побагровел. Как будто он одержим каким-то злобным демоном.

Себастьян кивнул. Он понимал, о чем говорит Донателли. Ему приходилось такое видеть, когда Баярд был ребенком.

— Не будь нас с ней рядом, — сказал Донателли, — то, думаю, он просто убил бы ее на месте. Разорвал голыми руками. Нам пришлось держать безумца, пока не подоспели его друзья. Было слышно, как он грязно ругался на улице. Кричал, что убьет ее.

— Он так и сказал? Что хочет ее убить?

Донателли кивнул. Лицо его было бледным и замкнутым.

— Он грозился, что голову ей оторвет.

Обычно воскресенье было единственным днем, когда Чарльз, лорд Джарвис, проводил хоть сколько-то времени дома. Утром он, как правило, сопровождал в церковь своих мать, жену и дочь, затем садился с ними за традиционный английский обед, а после трапезы удалялся в один из клубов или в комнаты, отведенные ему в Карлтон-хаус или Сент-Джеймсском дворце.

Но состояние, которое его врачи именовали разлитием желчи — а сам Джарвис называл всего лишь изжогой, — заставило его утром в понедельник остаться в постели под присмотром язвительной, злоязычной матери. Мать вела его дом, в то время как жена все глубже погружалась в свои туманные мечты, а дочь сражалась с ветряными мельницами и вмешивалась в чужие дела, которые считала своими.

Ирония бытия Джарвиса состояла в том, что его жизнь заполняли женщины. Кроме матери, жены и дочери, проживающих с ним, Джарвис был куда глубже, чем хотел бы, вовлечен в жизнь своих двух сестер: плаксивой, глупой Агнесс, которой постоянно требовалась помощь, чтобы вытаскивать из долгов ее никчемных мужа и сына, и Филис, которая, хотя и была не умнее сестры, по крайней мере сумела хорошо выйти замуж.

Женщины, по мнению Джарвиса, в целом были еще тупее мужчин. Да, встречались исключения — рациональные, сообразительные, одновременно озлобленные и мрачные или саркастичные и насмешливые. Эти раздражали его даже сильнее, чем их безмозглые сестры. При всей своей глубокой и непреходящей ненависти ко всему французскому он все же соглашался с императором Наполеоном в одном: женщины годятся только для двух вещей — развлечения и продолжения рода.

Эта мысль вернула Чарльза к Аннабель, его жене.

Она была сказочным, очаровательным существом, когда он на ней женился. Тоненькой девочкой со сверкающими голубыми глазами, веселым смехом — и симпатичным приданым. Но она жестоко разочаровала его. Сумела родить только одну жизнеспособную дочь и болезненного, слабого сына, до того как началась череда выкидышей и мертворожденных детей, что, по словам лекарей, разрушило ее здоровье и равновесие се хрупкого ума. Джарвис лучше знал, в чем дело. Разум Аннабель никогда не был уравновешенным. Но какие бы надежды он ни питал по поводу того, что ее здоровье хрупко и она долго не протянет, они не оправдались. Она все жила и жила, и доктора запрещали ей родить ему столь желанного сына вместо Дэвида, покоившегося в сырой могиле.

Но из всех женщин его жизни больше всего горя причиняла ему дочь Геро. Упрямая, непослушная девчонка, посвятившая свою жизнь — подумать отвратительно — добрым делам, по любому поводу изрекая дурацкие сантименты, почерпнутые из книжек Мэри Уолстонкрафт и маркиза Кондорсе. Что еще хуже, ей было почти двадцать пять, а она упрямо противилась его усилиям устроить ей хорошую партию, намереваясь до самой смерти остаться «синим чулком». Она ничего не унаследовала из красоты своей матери, и вся ее юная прелесть быстро улетучивалась.

Сейчас дочери как раз не было дома. Она инспектировала работный дом. Одна мысль об этом вызывала у него обострение изжоги, так что, когда ближе к полудню этот магистрат Лавджой наконец явился, настроение у Джарвиса было далеко не радужное.

— Вы желали видеть меня, милорд? — поклонился коротышка.

— Как раз вовремя, — проворчал Джарвис с диванчика у камина, своего временного рабочего места. — Я слышал, Девлин снова совершил убийство?

— Мы не знаем точно…

— Но ведь его видели там?

Коротышка поджал губы и вздохнул:

— Да, милорд.

— Принц очень недоволен всем этим делом. На улицах шепчутся. И слухи тревожные. Говорят, что аристократам в этой стране дозволено убивать безнаказанно, что женщины из простого народа в собственном доме в безопасности находиться не могут. Через два дня наступит регентство, и принцу такие пересуды нужны меньше всего.

— Да, милорд.

— Принц желает, чтобы Девлин был взят живым или мертвым до истечения сорока восьми часов. Или на Куин-сквер появится новый магистрат. Я ясно говорю?

— Да, милорд, — сказал Лавджой и откланялся.

Себастьян добрался до городского дома сестры на Сент-Джеймс-сквер ближе к вечеру.

— Милорд, — выкатил глаза от изумления и страха дворецкий Аманды, когда открыл дверь в ответ на настойчивый стук.

— Надеюсь, Баярд еще дома? — уточнил Себастьян, отодвигая дворецкого в сторону и направляясь к лестнице.