Я согласился, но все равно улизнул. И отправился не к каким ни москвичам, а прямиком в село. Но рванул не через позиции, а взял резко правее, через кусты да камыш. Заходящее солнце освещало мой торный путь, я переправился через два арыка, умудрившись не промочить ноги, на третьем провалился. Черные окна села следили за неясной фигурой с чемоданчиком — заблудившийся школьный учитель; я ощутимо чувствовал, как прорезь прицельной планки совмещалась с мушкой и моей головой. Я двинул по центральной улице, жизнерадостно разминая грязь. От стены ближайшего дома отделились двое в черных масках.

— Стой!

Они заставили меня встать у стены, упереть в нее лапы.

— Чего тебе здесь надо? — спросили они, тщательно изучив мое редакционное удостоверение.

— Поговорить с Салманом.

В неровных прорезях масок глаза боевиков были почти волчьи. Возможно, это свойство черного цвета.

— Пошли. Если он согласится… А если нет — тебя все равно придется шлепнуть.

И меня слегка подтолкнули, словно я сопротивлялся.

Дешевые понтовики…

Я захлюпал по грязи мертвой улицы. Уже совсем стемнело. Было жутко от мысли, что люди, которые шли за мной, в своей борьбе подписались на смертный приговор, и теперь, когда жизнь вроде бы закончилась, в самоотречении для них уже не существовало ни законов, ни морали, ни правил…

Возможно, они считали себя непревзойденными героями, видели себя в раю, как и подобает храбрейшим воинам Аллаха…

Меня привели в двухэтажное здание. На входе стоял человек в круглой барашковой шапке. Он флегматично глянул на меня, молча уступил нам дорогу. Я успел заметить длинные худые пальцы на автомате. «Стопроцентный афганец», — подумал я. Их отличу всегда, даже если весь наш мусульманский Восток поголовно отпустит бороды и наденет чалмы.

Меня заставили снять ботинки — впервые за последние дни я освободился от обуви. В нынешней ситуации это выглядело комично. Чужой дом, в котором и хозяева были чужаками. Споткнувшись в темноте о порог, шагнул в комнату. Меня снова дружелюбно подтолкнули. В просторной комнате светила керосинка. Несколько мгновений я озирался. Человек шесть сидели, поджав под себя ноги. «Я должен им понравиться!» — мелькнула не свойственная мне мысль, приобретенная уже от новой профессии.

— Товарищ старший лейтенант, а может, майор? Какая неожиданная встреча, уважаемый Владимир Иванович!

Я вздрогнул, черт побери, никто меня не называл так с 1992 года, когда на далекой станции Расторгуевка, в гнусной харчевне встретился случайно с Ваней Корытовым.

Человек, откинувшийся на подушку у стены, впился в меня глазами. Борода буквально от глаз, нервное подрагивание четок в смуглых руках. Тысячи лиц промелькнули в кладовой моей памяти. Эти глаза с прищуром — где их видел? Что-то зыбкое, далекое ускользало, не ухватишь.

— А вы не изменились… Что ж это госбезопасность прибегает к таким дешевым трюкам — посылать агентов под видом журналистов? Владимир Иванович, в Афгане вы были честнее!

У меня выступила испарина.

Гримасы судеб в истории изломанной страны… Я узнал бородача — передо мной сидел лучший снайпер моего взвода, командир второго отделения Шома Раззаев.

— Как ты мог, Шома, вляпаться в это дело? — только и вымолвил я.

Видно, на моем лице отразилось такое потрясение, что Раззаев не нашелся, что еще добавить в мое обвинение.

— Генералу Радуеву сейчас не до вас. Я, как заместитель, имею полномочия разъяснить, почему мы провели акцию мести.

— Если б кто сказал — не поверил, что ты с ним…

Что еще я мог сказать одному из своих лучших сержантов?

— Как вы можете доказать, что не засланы КГБ?

Я отметил, что голос у моего Шомы-Шамиля стал другим. Голос человека выдает его возраст и характер. Теперь Раззаев мог только угрожать.

— Я давно уволился. Да и погранвойска теперь не входят в ФСБ.

Я нес полную ерунду, оправдывался перед бывшим подчиненным, для которого был богом. Но времена меняются, с богов осыпается позолота. Совершенно чужой человек, террорист Раззаев был хозяином положения.

— Вот как? — позволил он себе усмехнуться.

Я протянул ему удостоверение газеты.

— Садитесь, — предложил он и стал изучать мой документ.

— Благодарю. — Я не стал садиться. Меня тошнило от этой ситуации. Знал бы, что ровно через семь лет произойдет подобное, что гонористый Шома, которого дрючил за вывихи в командирской практике, будет допрашивать меня, развалясь на подушках?.. А хотя, чтобы мог сделать: послать на мины, превратить его воспитание в единый непрерывный процесс? Тогда все мы были другими, а национальные гены еще дремали…

Видно, что-то шевельнулось в Раззаеве. Он поднялся, за ним вскочили другие боевики.

— Неужто думаешь, что твой бывший командир унизится до того, чтобы жалко врать перед подчиненным? Ты забыл Афган, ты забыл наше фронтовое братство, ты предал всех нас.

— Оставьте нас двоих! — негромко приказал Раззаев.

Когда все вышли, Шамиль, нахмурившись, выдавил:

— Простите меня, Владимир Иванович. Я не наглец, как вы думаете, хоть и не предложил сесть своему командиру. Ничего я не забыл. Просто многое изменилось. Вы сами это знаете. Знали бы вы, как мне сейчас нелегко… А вы всегда понимали меня…

В какой-то момент мы чуть не шагнули в объятия друг другу. Но я не сделал первого шага.

— Очень странно видеть тебя в этой роли. Ты был храбрым бойцом. Зачем тебе нужно испытывать смелость в этом гнусном деле? Тебя не выпустят живым. Поверь мне…

— У меня своя вера! — жестко оборвал меня Шамиль. — Мне тоже странно видеть вас в этой роли. Журналистам не доверяю… Спрашивайте, что хотели для вашей газеты, раз пришли.

— Газета подождет! — перебил я его напористую деловитость и почувствовал, как он подобрался, знать, вспомнил, сколько металла в моем голосе приходится на одну команду. Рефлекс солдата на голос командира — это остается на всю жизнь. — Я не собираюсь вести с тобой переговоры. Но скажи мне, ты со своим Радуевым вымазался по уши в крови, перестрелял мирных людей, взял заложников, — что ты этим доказал?

Шамиль полыхнул взглядом:

— Это был единственный шаг, последнее средство. Иначе мы не можем отомстить за страдания нашего народа, остановить федералов. Москва хочет сделать нас рабами…

— Остановись, что ты говоришь? Я в Афгане хотел сделать тебя рабом?

Пропагандистские штампы выключают или сознание, или выдержку.

— При чем тут вы? — скривился Шамиль.

— Сейчас ты мне будешь рассказывать историю кавказских войн и несправедливостей, а я в ответ — о грабежах поездов, банков, фальшивых авизо, о детях-заложниках, о том, как все бандиты спокойно укрывались на вашей территории…