В кресле сидело белокурое создание с короткой походной стрижкой. Такие носили наши бабушки в разгар классовой борьбы. Неизвестное существо лениво приняло из моих рук редакционное удостоверение, хмыкнуло:

— Как вас угораздило попасть сюда, коллега? Я Ксения Черныш из «Дорожной газеты».

Девушка протянула мне ледяные пальчики, я пожал их, пошутив:

— Вы что — из могилы вылезли?

— Юмор у вас, конечно… Вы — потомственный военный?

— Да, я бывший офицер.

— Сразу чувствуется… Вас поймали? — спросила она небрежным тоном, за которым уже проступало стремление выстроить барьерчик.

— Сам пришел.

— Я вот тоже. Еще в Кизляре предложила себя в качестве заложницы. Радуев обещал, что ни один волосок не упадет с моей головы. Я у него три месяца назад брала интервью. Так что, — девушка сделала загадочную паузу, — если вы будете вести себя не по-джентльменски, я пожалуюсь, и вас расстреляют…

— Вы идейная боевичка или вам отстегивают, когда вы пускаете в газете слюни о благородных бандитах?

— А вы шуток не понимаете, — убежденно произнесла Ксения.

— Странный юмор… Не знаю, на какой черт меня сюда привели. Наверное, тот болван ошибся домом.

— Ошибаетесь вы. Шамиль сознательно свел нас вместе. Чтоб мы пообщались и пришли к согласию во взглядах. Консенсусу. А может, чтобы написали репортаж двумя перьями.

— Не надейтесь.

— Вы недооцениваете себя! — серьезно заметила Ксения.

— Вы хотели сказать — переоцениваю?

— Именно недооцениваете! Например, из вас мог бы получиться хороший сторож, милиционер. А вы прозябаете в журналистах…

— У вас все такие снобы в вашей «Дорожке»?

— Ради бога, не обижайтесь! — Она усмехнулась, тон ее потеплел. — У журналистов приняты взаимные подначки… Признайтесь, вы ведь не больше года на этой профессии?

— Две недели, — честно ответил я.

— И вас отправили в такую опасную командировку?

— Девушка. — Я стал терять терпение от ее покровительственного тона. — Ксюша… Вы в школе учились, когда я уже воевал в Афгане…

— Ах, простите, не хотела обидеть вашу старость.

Я чиркнул зажигалкой, чтобы еще раз глянуть на ее лицо. Серые глаза щурились и смотрели с вызывающей иронией. Слава богу, я знал такой тип женщин. Они быстро остывали, когда к ним угасал интерес. Причем начинали чувствовать себя неуютно. И вот после этого с ними можно было делать что хочешь. В фигуральном, конечно, смысле. И никаких фривольных интимностей.

Послышались шаги, стукнула дверь. Вошел Раззаев — узнал его по походке. Луч фонаря скользнул по нашим лицам. Он поставил его на попа, на потолке замер размазанный серый круг. Мы могли теперь различить лица друг друга.

— Извините, но лучших условий создать не могу, — заговорил глухим голосом Шамиль. — Чертовы федералы отрубили электричество, думают, что мы тут одичаем. Ничего, завтра, если сунутся, дадим им крепкий бой.

— А что — стало известно, что войска пойдут в наступление? — спросила Ксения. Голос ее слегка дрогнул.

— Есть непроверенные сведения, — уклончиво ответил Раззаев. — Я тут вам принес покушать. Извините, что скромно, но больше ничего нет. Делимся поровну с заложниками. Впрочем, мы считаем, что они наши гости.

— Гостей под дулами автоматов не водят… — заметил я. От такой демагогии просто тошнило.

— Я говорю о принципе отношения к людям, которых мы вынуждены были временно захватить. Завтра будете говорить с ними, люди все расскажут, как мы относимся к ним, обижаем ли. Я приказал, если кто женщину пальцем тронет — расстреляю. У нас самих четыре женщины воюют… Мы за полную справедливость. За это можно потерпеть, жизнь не жалко… Вот, Ксения, человек перед вами, которого я очень уважаю, он мой командир… Он не даст соврать.

— Ваш командир? — удивилась девушка.

— Да! Разве Владимир Иванович не сказал? Да, командир по Афганистану, по той войне.

— Так вы специально встретились? — не унималась Черныш. Она завозилась, кажется, суетливо нащупывала диктофон.

— Случайно, — кратко ответил я, дабы у коллеги не возникало никаких иных мыслей.

— Какая удача! — восхищенно произнесла она. — Если вы, конечно, не разыгрываете меня.

И Шамилю, и мне, стоящим на разных полюсах, страшно далеко друг от друга, только и нужно было сейчас разыгрывать эту вертихвостку.

Я уже не считал, что мне повезло. Чертова журналистская молва еще и в боевики запишет. Расстреляют в общей куче, сделают обрезание — и закопают.

— Как ты жил эти семь лет? — спросил я, стараясь не обращать внимания на журналистку. Она стала действовать мне на нервы. Начнет еще задавать идиотские вопросы: что вы пьете по утрам — кофе или чай, любите ли вы сладкое, да как вы относитесь к женщинам.

Вместо ответа Шамиль достал из ножен на поясе огромный тесак, вытащил из пакета консервы, круговыми движениями быстро открыл их, поставил перед нами. Ксения встала, вышла в малую комнату, вернулась с тремя ложками. Раззаев есть отказался. А мы не заставили себя долго уговаривать. Тушенка всегда идет на пользу человеку.

Шамиль стал неторопливо рассказывать, при этом он смотрел куда-то в потолок, словно в размытом круге света проступали картины его недавнего прошлого. Может быть, лучезарного?

— После Афгана я поступил без помех в Грозненский университет, на философский факультет, окончил его… Потом началась война в Абхазии, и я поехал туда добровольцем, был командиром роты.

— На чьей стороне? — быстро спросил я, хотя ответ был ясен.

— Конечно, на стороне братьев по вере — абхазов.

— И я воевал на стороне братьев, хоть и не по вере, и тоже командиром роты.

— А где? — впервые оживился за все время Шамиль.

— В Сухуми, Гудауте…

— И я там был. Как мы не встретились? В моей роте было много русских.

— А в моей были твои земляки.

— Жаль, что мы сейчас не вместе, — вздохнул Шамиль.

— Ты сожалеешь об этом?

— Я не имел в виду Русню! — уже другим тоном произнес Раззаев и, чтобы сгладить резкость, продолжил свой рассказ: — Потом я организовал частную фирму. Мы перепродавали автомашины.

— Ворованные? — уточнил я. Меня так и подмывало сказать сочную гадость любезному Шоме. И какого черта он не стал преподавателем философии?

Если бы каждый делал свое дело, а не замахивался на совершенно далекое и чужеродное для него — мы бы не дошли до ручки. Хотя попробуй сейчас представь в диком обросшем бородаче с отрешенно-холодным взором доцента кафедры античной философии или, скажем, адепта марксизма-ленинизма.