обшили досками для пущего резонанса… Да что говорить! Прошу!

Я первым зашел в студию, встречая громоздкий музыкальный автомат какого-то Руне Сёдерквиста, актера, кажется, – и безмерно довольного Бенни Андерсона. Он улыбался зубасто и блаженно. Ну, еще бы… Руку-то он жмет мне, а сам на Тому зыркает! Масляно. Ну-ну…

Я прошелся, с любопытством осматриваясь. Самая современная студия грамзаписи в Европе, не хухры-мухры. Вот только почтению никак не одолеть меня, циничного иновременца.

«Полар» закроют в «нулевых». Все эти креативные выдумки Тома Хидли и студийная модель East Lake Audio никому уже не будут нужны – бездушные компьютеры сметут грамзапись в корзину с анахронизмами. Чего там изощряться вокалом или игрою выделываться? Да пусть певица хоть и вовсе безголосая, лишь бы ноги подлинней! И выйдут на сцену «поющие трусы», голосящие под фонограмму…

Наступит время тотальной фальши. Правду заменят фейками, а еду эрзацами. Колбасой из шкурок и кишок мелкого помола. Ароматизаторов подмешать, сои со стабилизаторами, да «ешками» добавить, и жрите! Пипл схавает…

Сгущенка несчастная, и та – полбанки пальмового масла! Тьфу, ты, гадость какая…

– Дань, смотри! – локоток Аллы ткнулся в меня, призывая к доске объявлений. Там висела куча фото с подписями тех, кто записывался на студии. – Деф Леппард… Боб Хоуп… «Дженезис»… «Роллинг Стоунз»… «Роксетт»… «Скорпионс»… О, «Лед Зэппелин»!

– Да, фрекен, – гордо улыбнулся Стиккан. – Они записывали у нас альбом в декабре позапрошлого года. Работали три недели подряд. Ха! Помню, как им отказали в «Гранд-отеле» из-за того, что ударник Джон Бонэм имел… м-м… нехорошую репутацию. Джон сидел вон там, в «каменной комнате», напротив панели с облаками. Ух, и грому от него было! Мало того, что сразу две драм-установки, так мы еще и микрофон положили прямо перед основным барабаном! Да-а… Джимми Пейдж, который гитарист, стоял в «деревянной», а Роберт Плант пел в «тихой»… Кстати, им очень нравилась музыка «АББА» – она звучит в одном из треков.

– Does Your Mother Know! – воскликнул Бенни. – У нас… как это у ботаников… перекрестное опыление! Их клавишник, Джон Пол Джонс, сыграл на нашем синтезаторе, и у него вышли просто потрясающие струнные! Я ему тогда и говорю: «Звучит просто здорово! Можно, я их использую?» И Джон прислал мне потом посылку с четырьмя кассетами! – замявшись, он бочком пришагнул к Томе. – Пойдемте, я вам сыграю на рояле… Услышите наш «Bosendarfer», оцените…

Девушка милостиво кивнула, церемонно беря Андерсона под ручку, и подмигнула мне. Я старательно улыбнулся в ответ. Вот еще только ревновать не хватало…

Оглянувшись на Аллу, зачарованную фотками звезд, ко мне приблизилась Маша. Наклонилась, приятно вдавливая в плечо тугую грудь, и заворковала:

– А ты в курсе, что настоящий Отелло был арабом, а вовсе не чернокожим? Просто у него имя было такое – Мауро…

– Мне, хоть и математику, – с деланным унынием вздохнул я, – давно стало ясно, что задача трех тел неразрешима… – и с такой силой притиснул Левицкую, что девушка запищала.

Воровато чмокнув меня в щечку, Мария погрозила пальцем, хотя глаза выдавали иное, а я махнул рукой на все тревоги.

Прав был старина Аврелий, трижды прав! «Делай, что должен. Будет, что суждено». Главное, что жить – хорошо!

Четверг, 7 августа. День

Москва, улица Грановского

Отпускать его гулять подолгу врачи пока остерегались, но тихонько, помаленьку, с пересадкой на лавочки…

Иванов медленно поднялся со скамьи, и зашагал, вдыхая залетные запахи. Все лето, считай, провалялся.

А когда из комы вышел, ноги разучились вытягиваться – жилы под коленками усохли будто, и не разогнешь. Так и шкандыбал по палате, по коридору раскорякой…

Ну, ничего. Оклемался, вроде…

– Борис, привет.

Медленно развернувшись к подходившему Лазаренке, генлейт протянул руку.

– Привет, Саня. Ну, и чего там в клювике принес?

Александр Иванович качнул папкой и скупо улыбнулся:

– По делу Скопина.

– А-а… Ага. Ну, давай тогда лучше присядем, а то меня обратно загонят. Распоясались медики совершенно…

Усевшись, Лазаренко раскрыл папку.

– В двух словах – любопытный объект. На днях шестнадцать исполнилось. До восьмого класса – всё, как обычно, средне. Жил в Брянской области, городок Унеча. Ничем не выделялся, никаких лидерских качеств. Осторожен был до трусости – сдачи не давал. В июне прошлого года Скопины всей семьей переехали на Дальний Восток. А в августе Данил как будто стал другим.

– Ага… – вытолкнул Иванов.

– Да. Шабашил – выстроил два дворовых туалета. Причем, один, по всей видимости, сжег – сосед, прозванный «Куркулем», и обещавший заплатить за работу двадцать рублей, зажилил десятку.

– Ну, и правильно…

– Дрался, причем жестоко, не по-мальчишечьи. Тогда же и шрам заработал – хулиганистый одноклассник порезал, но как бы случайно. Данил его не выдал.

– Тоже правильно, – кивнул Борис Семенович. – По-пацански.

– Да. У него и девушка появилась, причем, на несколько лет старше его…

– Красивая? – с интересом спросил Иванов.

Лазаренко молча протянул фотографию.

– Ух, ты… – пробормотал генлейт. – Лоллобриджида отдыхает…

– Тамара Царева неудачно вышла замуж в мае прошлого года – и примета сработала. В сентябре она развелась… Впрочем, не хочу зря порочить красотку – с несовершеннолетним она связалась лишь в январе. Они познакомились в спорткомплексе – Тамара занималась гимнастикой, а Скопин ходил в секцию самбо.

– Окреп, возмужал… Понятно.

– Да. А те камни, что он продал, ему действительно подарил сосед-геолог. Сейчас он преподает в Горном институте…

– Ага… – задумался генерал-лейтенант. – То есть, Кирша наш «объект» встретил случайно…

– Похоже, что так. А вот почему он прилетел в Москву под именем внука Ивана Палыча, мы так и не выяснили.

– И не выясните, – невесело хмыкнул Иванов. – Полковник затевал непонятную игру-многоходовку, и ему зачем-то потребовался внук. А вот зачем, никто уже нам не скажет… Значит, говоришь, другим стал… – он виновато вздохнул. – Прости, Сань, всё выложить не могу, уж больно серьезный гриф секретности.

– Переживу, – улыбнулся Лазаренко.

Среда, 10 сентября. День

Барбадос, Сильвер-Сэндз

В южном полушарии зацветала весна, хотя Рио-де-Жанейро не знал смены времен года. Здесь, где «в лесах много-много диких обезьян», круглый год – лето, даже зимой. Теплынь то спадает, то жарит, вот и вся разница.

Так было и в Мехико. Измученные долгим перелетом из Лондона, мы покинули «Боинг» – и окунулись в разреженный воздух и неистовое солнце. Пока летели до Гандера, кудахтали от восторга – мы здорово расшевелили избалованную публику в «Уэмбли Арене». А как сделали пересадку, увяли, хотя тур только-только начался.

Так было и в Буэнос-Айресе. Пусть и «Крайний Юг», и ледяное дыхание Антарктиды порой достигает Ла-Платы, а жарко. В отеле