— Да не все ли равно теперь, кто об этом знает, — отмахнулся Фредегар. — Ведь корабля здесь скоро не будет. Целый год работы, и теперь она дарит его какому-то выскочке.

— Вы ничего не знаете, Фредегар! Бьору принадлежит самый быстрый корабль на Mare Nostrum. Он покажет нам, как надо строить, чтобы наш корабль был еще быстрее. А за это мы дадим ему на время «Эстреллу». После чего он вернет ее нам.

— А за это время мы как раз вырастим овец, из которых будем строить корабли, — показал Фредегар свои белые, как мел, зубы. Затем вытащил из-за пояса свой рубанок, взял Мательду за руку своими мозолистыми пальцами и сунул ей инструмент в руку.

— Свою оставшуюся плату я заберу завтра. Эй, Радо, Бертульф, Вальделенус! Идем отсюда.

— А потом они просто ушли. — Мательда жевала кусок вяленого мяса. Он был соленым, с привкусом слез, и причинял боль во рту.

Орсо стоял, склонившись над столом, и месил тесто. Перед тем как добавить пригоршню муки, он внимательно вылавливал из мешка жуков величиной с ноготь и давил их, лишь после этого высыпал муку на стол. Тесное жилище стража башни сейчас, с Мательдой и Бьором, было как улей с медом — горьким медом поражения.

— С вами двумя я сам дострою корабль, — сказал Бьор. Ему, кажется, пришлось по вкусу вяленое мясо. Не успев проглотить один кусок, он засунул себе в рот следующий. Голодный норманн еще что-то сказал, но слова словно застряли где-то между двумя этими кусками.

— Что ты говоришь, Бьор? — спросила Мательда.

С усилием проглотив этот комок, он уже начал нащупывать следующую полоску мяса.

— То, что вы поможете мне достроить корабль. Клянусь Хвергельмиром[22], буйным котлом, и Аургельмиром[23], глиной творения! После этого мне понадобится только команда. — Он посмотрел на Мательду. В этих глазах был вызов всему миру.

Она выдержала его взгляд и обронила:

— Сначала я должна раздобыть плату для Фредегара и его людей. Если бы я только знала — как! Своего отца я не могу об этом попросить, там меня ждут Рустико и Элиас.

Бьор взял ее за запястья и сжал их, словно проверяя на прочность. Мательда отдернула руки.

— Твои руки тонкие, но достаточно сильные, чтобы поднять парус.

— И все-таки недостаточно сильные, чтобы защититься от орды рассерженных ремесленников, — со вздохом сказала Мательда.

— С ними я справлюсь легче, чем с волной высотой в тридцать футов! — рявкнул норманн.

— Но я не хочу сражаться с ними. Они честно заработали свои деньги. Вот только не знаю, как…

— У меня есть небольшие сбережения, — пробормотал Орсо, вымешивая свой блин из муки.

— Я не могу это принять, — твердо сказала Мательда.

— А сколько у тебя есть? — поинтересовался Бьор.

Суммы, которую назвал Орсо, было достаточно лишь для того, чтобы возмутить нищего. А когда Мательда осторожно поинтересовалась, не те ли это сбережения, что он отложил на свою свадьбу, Орсо тихо подтвердил.

Тут Мательда со стыдом вспомнила, что обещала Орсо помочь в его любовных делах. Задумавшись обо всем произошедшем за последние несколько дней, она ужаснулась: волна, которую Бьор вызывал на себя, на самом деле катилась на нее, Мательду, вырастая на глазах. Она уже была в высоту как дворец в Риво Альто, и из нее высовывались разинутые пасти сотен хищных рыб. Бьор хотел достроить корабль, Фредегар хотел денег, Орсо хотел Беггу, Рустико и Элиас покушались на ее жизнь, а отец дож нуждался в ее помощи, чтобы доставить святого Марка в Риво Альто…

Мательда всегда верила, что ее родина вышла из пены могучего моря. Теперь же ей предстояло хлебнуть этой солоноватой воды лагуны.

Пустыня перед Александрией

По лицу градом катился пот. Альрик изо всех сил пытался удержаться верхом на верблюде в неудобной позе: ноги должны были лежать на шее животного, потому что верблюдом следует управлять, нажимая пятками на шею. Этих животных он видел еще в Константинополе, где караваны с Востока разгружали свои товары, однако никогда раньше не ездил верхом на верблюде — и вот уже в сотый раз клялся себе, что никогда больше не будет этого делать.

Незнакомка, назвавшая себя именем Кахина, вывела ледовых пиратов из церкви Святого Марка. Под покровом ночи они прошли следом за ней до западных ворот города, где их ожидали верблюды, привязанные друг к другу за задние ноги — так они не могли убежать. Пять верблюдов предназначались для Альрика и его людей, один — для Кахины. Судя по тому, что она знала, сколько верблюдов ей понадобится, за «Висундуром» и командой наблюдали. «Интересно, что еще она знает о нас? — спрашивал себя Альрик. — То, о чем мы говорим? Может даже, о чем мы думаем?»

Ему так хотелось оказаться подальше от этой жаркой страны, вернуться назад, на Этну! Рубка льда на извергающемся вулкане теперь казалась далеко не такой тяжелой работой, как похищение реликвии из города в пустыне.

Кахина заставила животных опуститься на колени, подав сигнал, прозвучавший как «икх-икх». Когда мужчины уселись в седла, верблюды шумно запротестовали. Затем незнакомка показала мужчинам, как нужно класть ноги на шеи животных, чтобы управлять ими с помощью пяток.

Только Ингвар наотрез отказался садиться на верблюда и теперь терпеливо бежал мелкой рысью рядом с караваном, непрерывно повторяя: «Скорее бы вернуться на „Висундур“, скорее бы вернуться…»

— А что если она заманивает нас в западню? — крикнул он на выдохе, и Альрик вынужден был признать, что замечание было справедливым.

— У нас нет выбора, — ответил он. — Если мы хотим найти мощи, то должны доверять словам этой женщины. Или отплыть из Александрии на пустом корабле и с пустыми руками.

Они ехали всю ночь. Когда поднялось солнце, Кахина раздала своим спутникам большие полотна белой ткани. Они были сделаны из хлопка и имели длину в три человеческих роста. Незнакомка умело показала, как нужно повязать тканью голову и подбородок, чтобы защититься от солнца. Однако то, что в конце концов украсило головы мужчин, не имело никакого сходства с искусно повязанным головным убором их проводницы.

Альрик осматривал иссушенный ландшафт, ища какое-то селение, или становище, или хотя бы одинокую хижину — что-то, что могло быть их целью. Но ничего, кроме горизонта и пустыни, не было видно. Только скалы, песок и зной.

Солнечный свет превращал песок в золотую пыль. Дрожание воздуха напоминало такое же дрожание над морем в жаркие дни. Здесь даже были волны, превратившиеся в горы, — дюны. С их гребней ветер вырывал зерна песка и заставлял их танцевать в желтом прибое.