– Все ясно, ты, как всегда, куришь, Бьюнон! Так и не избавилась от этой мерзкой привычки. Привет, Толстушка Тротт! Ну, должен сказать… – Он сделал шаг назад, чтобы получше нас рассмотреть. – Вы обе выглядите…

– Старше? – предложила я свою помощь. Как ты!

– Да! – сказал он с громовым хохотом. – И даже довольно мило. Ты мне всегда чертовски нравилась, Бьюнон, несмотря на то что пахло от тебя как от старой пепельницы. Ты замужем?

– Да, – сказала она, одаривая его ледяной улыбкой. – И очень счастлива в браке.

– А чем ты занимаешься?

– Я актриса, – сказала она, явно разозлившись, что ему это неизвестно. Разве он не заметил ее имени в программе, опубликованной в «Радио тайме» за 1991 год, разве не видел ее в «Билле»,[68]где она играла маленькую роль? Очевидно, нет.

– Актриса, да? А ты. Толстушка Тротт?

– Я занимаюсь рекламой – пишу слоганы.

– О, «Начни свой день с яйца» и все такое? Да, а ты знаешь, что это написал тот самоубийца – Салман Рушди? Бедняга.

– Нет, – возразила я. – На самом деле это написала Фей Уэлдон.[69]Салман Рушди написал… о, смотрите! Там Тим Флауэрс. Он всегда дразнил меня толстухой.

– Толстушка Тротт! – Тим Флауэрс расплылся в улыбке. – Я тебя не узнал.

– Спасибо, – сказала я.

– Ты выглядишь… совсем другой. Ты ведь была толстушкой, так ведь, но, очевидно, это все позади! Ха, ха, ха!

Очень забавно, подумала я, чувствуя, что краснею. И затем вдруг вспомнила, что обычно говорили мне мальчишки. Никогда – «Куда идешь?». Они всегда спрашивали: «Эй, Толстушка Тротт, куда тащишь свою задницу?» – и потом бежали по улице с истерическим смехом. О да, подумала я, это было удивительно остроумно. Они должны быть мне за это благодарны.

– Привет, Толстушка Тротт! – прогудел Джеми Уортингтон. – Чего бы вкусненького пожевать? Это ты обычно говорила: «Чего бы вкусненького пожевать?» Я помню, у тебя лицо всегда было перемазано шоколадной глазурью.

– Да, – сказала Лиззи, – в то время как все другие девочки были худющие. Ты всегда выбивалась из общей массы, Тиффани.

– Твоя старая любовь – Джон Харви-Белл – идет, – сказал Тим. – Мы помним, что ты была в него влюблена.

– У меня ничего с ним не было, – сказала я холодно.

– Да, была влюблена – давай признавайся.

– Не была.

– Ты была влюблена, он говорил, что была.

– Значит, он врал.

– Давай, Толстушка Тротт, признавайся!

Господи, эти парни, кажется, совсем не повзрослели. Они по-прежнему едва достигшие половой зрелости ученики частной школы конца семидесятых. Фактически их можно было бы использовать в качестве экспонатов для изучения человеческих эмбрионов. И все же, подумала я, мне не стоит жаловаться – я получила большое удовольствие от двух лет пребывания в Даунингхэме. Ладно, меня там немного дразнили. Ну, все время на самом деле. Но там было несколько очень красивых парней и несколько иностранцев, которые сообщали этому заведению интернациональный дух, – например, там учились Ханс Хейнекен, Джорж Будвайзер, Филипп Голуа и Жан-Марк Курвуазье. Не было Краг-сов – они пошли в Итон, конечно. Нет, это была очень смешанная школа – те двойняшки Швепс были очень обаятельны.

Затем, когда все двинулись в столовую, вверх по лестнице взбежал Ник.

– Привет, Тиффани, я немного опоздал – о господи, ты прекрасно выглядишь. Могу я понести твою сумку? А эклеры тебе принести?

– Хватит, Ник! Ты помнишь Лиззи?

– Ник Уокер, ты должен подстричь волосы, – сказала она. – И как ты смеешь так хорошо выглядеть, когда я замужем!

Он засмеялся.

– Ты ведь не замужем, Тиффани? – спросил он, пристально глядя на мою левую руку.

– Нет, – ответила я.

– О, хорошо, – сказал он и покраснел.

Я взглянула на него из-под опущенных ресниц, когда, наконец, слава богу, наступила тишина. Он действительно был очень красив. Я не могла связать этого шестифутового Адониса с тем маленьким мальчиком с ангельским лицом и вьющимися белокурыми волосами, который обычно приходил к пансиону для девочек с запиской для меня. Сколько же ему лет? Возможно, тридцать три.

– Benedicat benedicatur,[70]– произнес нараспев председатель школьного комитета сэр Эндрю Басс. И обед начался.

– …пансион Трипп отлично показал себя в этом году – победил в регби и в крикете.

– …я слышал, что Уиппера Уильсона уволили – слишком он свирепствовал.

– …да, он как-то здорово проучил меня.

– …эти грибы очень хороши.

Я взглянула на Лиззи. Она полностью сосредоточилась на разговоре с Джонни Ротманом.

– Мы с Тиффани поступили в Бристольский университет, а после него я училась в театральной школе. Нет, не в КАТИ.[71]Почему? Ну, вообще-то я туда не прошла. Нет, не в бристольской «Олд-Вик»[72]– да, согласна, это великолепная театральная школа.

Ну, понимаешь, там очень высокий конкурс. Нет, и не в центральной. Да, да, я пробовала туда. Нет, нет, не в ЛАМИТИ.[73]Куда? Ну, вообще-то я поступила в Академию драматического искусства Пруденса Рутерфорда. Да, в Темз-Диттон. Верно, ПРАДИ. Ну… знаешь… всякую всячину, однажды прослушивалась для КШК.[74]В 1984 году. Да, прослушивание прошло великолепно. Я читала: «Прочь, прочь, проклятое пятно…»[75]Нет, я не попала туда. Да, скажи, ты все еще проводишь подбор актеров для «Войны и мира»? Я могла бы изобразить очень хороший русский акцент… Что значит старовата?

– Тиффани?

Официанты убирали посуду после закусок.

– Тиффани?

Господи, моя старая любовь, Джон Харви-Белл. Капитан школьной команды «Колоссов». Правда, его героическую славу впоследствии затуманила неудачная попытка поступить в Кембридж. Но боже, он был все так же красив, хотя почти все мускулы заплыли жиром. Я забыла, какими синими были его глаза. Как «Веджвуд»,[76]хотя волосы, когда-то белокурые, заметно подернулись сединой. Как для него типично – появиться только к горячему. Он всегда всюду опаздывал – но только не на матчи по регби.