1611-го, – говорит Эд.

Ладно, – говорит Грейс, – но суть не меняется. Плюс-минус одно десятилетие в XVII веке.

Ну да, но ты не можешь этого знать, Грейс, если только ты не специалист по истории между 1611 и 1623 годами, – говорит Джинетт.

Да ну на хуй, – говорит Грейс.

Они приводят все слова о женской манере говорить, о женских языках, о зависти, которую испытывает Леонт к жене, поскольку она владеет речью лучше его.

Ну да, но все это просто, типа, заметки на полях, – говорит Грейс. – Вообще-то все происходит спонтанно, как, не знаю, как чума. Это словно иней на цветах. Поветрие. Это появляется совершенно ниоткуда. Шекспир говорит это устами Леонта. Его мозг инфицирован.

Ну да, но инфекция все равно появляется от чего-то или откуда-то, – говорит Джинетт.

И другие темы в пьесе доказывают, что исцелить необходимо отношения между полами, – говорит Джен.

Даже Джен, с которой она тайно спит, выступает против нее.

Грейс качает головой.

Им ничего не известно о подлинной утрате. Никому из них.

Просто так бывает, – говорит Грейс. – Для зимы лучше всего подходит грустная сказка. Ну и Шекспир привносит грусть, словно прием, драматургический прием, инфицирует все зимой специально для того, чтобы можно было получить лето, вывести веселую сказку из грустной.

Эд вещает своим учительским голосом.

Давайте-ка на минуточку взглянем на самое начало, – говорит он. – Самая первая сцена. Камилло говорит: «Это чудесный мальчик, все подданные души в нем не чают».

Грейс ломает продолжать спор.

Я предпочитаю, чтобы мне подавали кофе, – говорит она.

Нет, Грейс, – говорит Эд. – Это не имеет отношения к чаю.

Ну хватит уже, – говорит Грейс.

Души не чаять – значит безгранично любить, – говорит Эд. – А подданный означает здесь «гражданин» – подданные, жители королевства. Речь о том, что приносит жителям королевства зло или благо.

И все упирается в то, что у власти стоит хреновый лидер, мизогин и тиран, никчемный король-изувер или правитель, который говорит всем, что, если они не ходят перед ним по струнке, значит, они изменники и предатели, – говорит Джинетт.

Ну да, и в пьесе все завязано на дихотомии полов. Этого нельзя отрицать, Грейс, – говорит кто-то еще.

Затем Клэр говорит:

Если бы только Том тоже был здесь, Грейс, да? Тогда бы мы все смогли откровенно поговорить о том, с какими намерениями Шекспир использовал слова «инфекция» и «аффект», и о том, что происходит, когда люди не настолько честны с другими, как следовало бы.

Ты на что намекаешь, Клэри? – говорит Джен.

Я намекаю на то, что кое-кто из нашей труппы получает «избыток благодати»[61] от Грейс, – говорит Клэр.

Для меня это уж точно избыток, – говорит Грейс. – Я ухожу на перекур.

Клэр ей подмигивает.

Вернешься с «новой благодатью», Грейс, да? – говорит Клэр.

Ну и ну, ты что, всю пьесу выучила, Клэр? Все места, где используется слово «благодать». Невероятно, сколько ты знаешь оттуда наизусть, – говорит Эд.

Фотографическая память, – говорит Клэр. – Возвращайся скорей, Грейс. Джен и Том будут ждать, мы все будем. Надеюсь на «лучшую благодать», Грейс.

Не понимаю, как кто-то может прилично сыграть Гермиону при такой глухоте к тексту, – говорит кто-то за спиной Грейс, когда она распахивает двери пожарного выхода.

Зачем ты постоянно приплетаешь Тома? – слышит Грейс голос Джен, когда двери захлопываются за спиной.

Облегчение.

Яркий свет после темноты.

Здесь под прямыми солнечными лучами жарко. Грейс, продрогшая до костей, ежится. Постояв минуту, закуривает сигарету.

Доходит до угла, глядит на широкую равнину за городом. На краю, где кончаются дома, над асфальтом висит марево.

В газетах писали, это самое погожее лето за все столетие, даже лучше, чем в 1976-м. 1940-м. 1914-м.

Грейс роняет недокуренную сигарету, втаптывает ее в тротуар.

Да ну их всех в жопу с их темами.

Она просто уходит.

Ей все равно, куда идти, она идет куда-то, куда угодно – прочь от мира, что куда-то катится, прочь от ревности с ее собственным маревом, висящим над Клэр, которая, наверное, запала на Тома или, возможно, на Джен, но, главное, явно заметила тот поразительный эффект, что способна произвести на любую публику статуя, внезапно оживая, когда зрители этого не ожидают, и поэтому хочет заполучить роль Грейс.

Или, возможно, ей просто нравится создавать проблемы.

Многих людей подобные вещи подстегивают.

Грейс пожимает на ходу плечами.

Секс с Томом такой, как и следовало ожидать, задачу свою выполняет. Секс с Джен неплох, Джен неожиданно страстная и целеустремленная. Немножко приходится выслушивать излияния Джен по поводу ее брата-наркомана. Но Грейс терпелива и владеет нужной мимикой (то бишь лицедейством): она ведь актриса. В любом случае полезно отдохнуть от Тома, который не может до конца поверить в свою удачу: ему дает исполнительница такой важной роли в спектакле, и последний раз, когда они этим занимались, он сказал, что любит ее и безумно в нее влюблен, от чего Грейс всегда в буквальном смысле тянет блевать.

Она проходит мимо дома, где препираются какие-то соседи. На тротуаре стоит женщина, обнимая за плечи застенчивого мальчика. Ее сын? Его мать? Женщина сжимает мальчика в тисках любви и кричит на грудастую женщину в дверях дома, а кричит она вот что:

«Это ж бордель, вы тут самый натуральный бордель развели».

Женщина, стоящая в дверях, улыбается одним краешком рта, что немножко придает ей сходство с палачом. Она говорит спокойным голосом, полным пассивной агрессии, и Грейс решает запомнить это как хороший пример, на случай если когда-нибудь придется играть подобного персонажа.

Мальчик просто веселится, миссис Маллард. Он просто развлекается.

Ему двенадцать лет, – кричит в ответ женщина на тротуаре.

Он никому никакого вреда не делает, миссис Маллард, – говорит самоуверенная женщина в дверях, пока Грейс проходит мимо.

При этом мальчик бросает взгляд на Грейс.

Она ему подмигивает. Он отводит глаза.

У него есть мать.

Он не знает, как охрененно ему повезло.

Грейс проходит через пересохшее болото с желтой выжженной травой и гудящими насекомыми. Устремляется по единственной грунтовой дороге, открывающейся справа: очень уж она заманчива. По этой дороге явно никто особо не ходит. По середине бежит полоска травы, над ней смыкаются ветви деревьев, кусты ежевики с обеих сторон тянут друг к другу свои щупальца.