Буйные припадки у Владимира в больнице прекратились, он начал подолгу молчать и «задумываться». Фире казалось, что эти признаки подают надежду, однако врачи ее разочаровали. На выздоровление надеяться рано.

По словам врачей, такие заболевания бывают связаны с наследственностью, иногда отдаленной, — однако разве это могло утешить близких? На виду была другая причина, для них более выразительная: перегрузка работой. Каждому казалось, что в его собственной власти было в чем-то Володю остеречь, предотвратить или отдалить катастрофу, — а потому каждый себя в чем-нибудь да упрекал.

Глава девятая

1

Всенародное горе оборвало зимой Костины учебные занятия и повернуло в новую колею всю его жизнь.

Первым делом он отложил в сторону «столыпинщину» и принялся составлять хрестоматию для партийных кружков. Он, Кертуев, Шандалов и другие с прошлого года вели на Красной Пресне кружки по истории партии и основным вопросам учения Ленина. Кружковцев, рабочих от станка, в районе любовно звали «ленинцами», а в эту зиму кружки были преобразованы в «курсы ленинизма». На занятиях читались вслух самые серьезные теоретические главы из таких работ Ленина, как «Что делать?», «Государство и революция», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Прочитанное обсуждалось, теория и история связывались с современными задачами партии.

В виде испытания курсанты письменно отвечали на несколько вопросов. Был такой вопрос: «За что я люблю Ленина?» Дядя Неворуй, занимавшийся в одном из Костиных кружков, ответил так (без запятых; правописание страдало — «блиский», «етому», «вов сех»):

«Люблю Ленина за то, что он с первых дней своей революционной деятельности и до конца был верен марксизму и предан рабочему классу и не отклонялся вправо и влево. За то, что он был беспощаден к буржуазии и рвал даже со своими близкими, когда они сбивались с правильного пути. За то, что он был прост, был другом рабочих и крестьян, говорил с ними понятным языком, и они его понимали, за то, что он был примером для всех во всех отношениях, и этому примеру мы должны последовать. Люблю за то, что он был Ильич».

И вот теперь Пересветов, используя опыт курсов, составлял хрестоматию, подбирая важнейшие высказывания Ленина по главным вопросам истории, программы, тактики и организации партии.

В издательстве Косте вручили экземпляр сочинений Ленина, чтобы он мог, ради скорейшей перепечатки, прямо из книг вырезывать нужные статьи и отрывки.

Пересветову оставался еще год занятий, а Шандалов и другие уже кончали трехлетний институтский курс. Намеченный зимой семинар по «теоретическому изучению современности» так ни разу больше и не собрался. Его участников загрузили в районах пропагандистской работой с ленинским призывом — с рабочими, которые сотнями и тысячами вступали в партию после смерти великого вождя. Значительную группу слушателей, некоторых «шандаловцев» в том числе, ЦК партии привлек к руководящей журналистской и другой работе.

Скудрит стал работать в Президиуме ВСНХ, Уманский с Флёнушкиным — в Президиуме Госплана, Адамантов — в коллегии Наркомзема. Афонин с Окаёмовым работали в секретариате Президиума Коминтерна. Летом Афонин вошел в состав делегации РКП(б) на V конгрессе Коминтерна.

Шандалова, Хлынова и Пересветова взяли в аппарат редакции «Правды». Им поручали ответственную правку статей, ведение отделов газеты. Привлекались к сотрудничеству и другие «красные профессора». В «Правде» и в созданном после смерти Ленина теоретико-политическом двухнедельнике «Большевик» начали появляться и собственные статьи молодых авторов. Время от времени обе редакции созывали совместные авторские совещания для обсуждения текущих тем.

С Виктором и Толей Бухарин еще со времен «Свердловки» держался дружески. Менее близок был он с Костей, не скрывавшим своих с ним несогласий в теории. Секретарь редакции «Правды» Мария Ильинична Ульянова звала новых сотрудников по именам, без отчеств, — по праву своего возраста и по теплоте души. Она руководила журналом «Рабочий корреспондент», и Костя по ее заказу публиковал в нем из номера в номер советы рабкорам, что им читать из сочинений Ленина.

Попов-Дубовской, Милютин и другие старые правдисты на первых порах поддерживали молодежь советами и помощью. Бухарин в качестве редактора вникал лишь в общие политические вопросы ведения газеты. Сам он писал статьи на темы не только политические, экономические, но и научные, литературные, любя козырнуть эрудицией, иностранной цитатой…

Образование, ученость — вещи важные, приходило в голову Косте, но может ли университетский или институтский курс заменить культуру, какую человек черпает от окружающих, собирает, как пчела мед, со всех стран, где побывал, со всех событий, в каких участвовал? Вот Ленин: вобрал в себя всю квинтэссенцию революционного опыта, всю мудрость нашего века. «Мне странна мысль, что с Лениным можно в чем-то серьезно разойтись; как же это Бухарин мог расходиться с ним в вопросах, где, казалось бы, так ясна правота Ленина?» — спрашивал себя Пересветов. Отчего столько раз, в различной обстановке обнаруживалось у Бухарина «свое», особое от ленинского мнение? Или тут «ученое тщеславие», как утверждает Сандрик?.. «Нет, — заключал Костя, — если даже оно и в характере Бухарина, то в основе его расхождений с Лениным лежит другое: ошибочные философские взгляды. Это они позволяют Бухарину «прихрамывать» в политике. Какая все-таки тончайшая и практически важнейшая вещь теория!»

Пересветов вспоминал, как прошлой весной Виктор дразнил их с Флёнушкиным: «Ленин сказал, Ленин сказал…» «Нет, — отвечал себе Костя, — никогда я не соглашался с Лениным лишь потому, что это он сказал, я соглашался убежденно».

А рабочие, которым Пересветов читал Ленина, — разве механически они усваивали его слова? Сколько вопросов зададут каждый раз, прежде чем скажут: «Теперь мы всё поняли!» Ленин учил их думать.

«Пусть моя мысль недостаточно сильна, остра, — рассуждал Костя, — но в меру моих сил она самостоятельна. До чего не дохожу своим умом, в том помогает мне разобраться партия. Нет, я стою на своем собственном пути, и этот мой путь — ленинский, путь ленинской партии».

Молодым литераторам с первых же их шагов пришлось отстаивать ленинизм от извращений. Началось с полемики в среде однокашников-институтцев. Геллер, под занавес только что завершенной дискуссии, выпустил брошюру «Ленин о партийном строительстве», в которой пытался обелить оппозицию от обвинений в оппортунизме. Оппортунизм, утверждал он, бывает либо программный, либо тактический; оппозиция же расходилась с большинством партии лишь по организационным вопросам. Организационного оппортунизма не бывает, — такой взгляд он приписывал Ленину.

Легко вообразить негодование Пересветова, Шандалова и других, которые в кружках читали вслух рабочим «Шаг вперед, два шага назад», где Ленин разоблачает меньшевистский оппортунизм в организационных вопросах! Костя немедленно разразился гневной рецензией, обличая Геллера в ревизии ленинских взглядов.

Рецензия появилась в «Большевике». Журнал печатался в той же типографии, что и