Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И всё это оказалось сплошным кидаловом? – циничным тоном Макарова решила сменить тональность разговора.
– Нет. В письме оказались такие подробности, которые могли знать только я и она, представляешь…
– Но, может быть, кто-то разыгрывал тебя?
– Тогда это была бы слишком злая и жестокая шутка. Не думаю, что кому-то нужно было так сильно доставать мои чувства…
– Но что же это тогда было?
– Не знаю. Я очень сильно испугался. Сердце моё забилось в предчувствии значительных перемен… Я сел к компьютеру и настучал новое письмо.
– Ну и никакого ответа?
– Ошибаешься. Она ответила почти мгновенно. Она писала, как хорошо ей там и как она скучает по мне, как сильно хочет увидеться…
– Какой ужас…
– Очень быстро я перестал бояться этих писем, которые раз от разу становились всё длиннее и подробнее. Многие детали в них указывали на то, что пишет их действительно моя умершая возлюбленная… И мной тогда двигало только одно чувство: как можно дольше длить этот контакт и не прерывать его. Я боялся потерять её ещё раз, я писал ей бесконечные письма, отправлял их и тут же брался за новые. Я не ел, не спал, не ходил на службу, не встречался с людьми… Так продолжалось несколько дней, пока я окончательно не выбился из сил.
Несмотря на это, я не переставал писать ей эти письма… но постепенно я написал уже обо всём, о чём только можно было, мысли мои бегали по кругу, и ничего нового сказать ей я уже не мог… Тем не менее я перемалывал эту жвачку, писал о своей тоске и одиночестве, пока последние слова мои не иссякли. А когда они закончились, я уснул.
– И проснулся совершенно здоровым? – подсуетилась Марина.
– Что-то типа. – Игорь вдруг смутился. – Я очнулся и понял, что… Как бы это объяснить… Я по-прежнему безумно любил эту женщину, но её не было со мной рядом, понимаешь? Вот что важно: любить можно только того, кто находится рядом с тобой, кто реально греет тебя, кого ты, по настоящему, можешь сделать счастливым. А всё остальное… Оно непродуктивно и действует совершенно опустошающе… В общем, я уничтожил этот ящик и стёр этот страшный адрес. И больше никогда…
– Никогда не разговаривайте по интернету с мёртвыми, – подала голос
Макарова. – Оставьте себя для живых. Кстати, мы пришли, Игорь, видишь, вот тут я живу. Ну, что, зайдём?
Глава девятая. Действующие лица и исполнители
1.
Усевшись в трамвай, Мария Игоревна загадала: если кондуктор выдаст ей сейчас счастливый билет, всё будет хорошо. Что конкретно должно получиться или там наладиться, актриса для себя не сформулировала, пожелание повисало в сознании, как готовая сорваться вниз капля.
Просто "будет хорошо", и всё тут.
В трамвае было пыльно. Кондуктор ходила по салону, разговаривала сама с собой, отчего-то возмущалась Чердачинскими порядками.
– Ну, что же это у нас за город-то такой, в самом деле…
– Всё очень просто, – вызвался прояснить картину вертлявый пассажир в застиранном плаще и поношенной шляпе. – Я сейчас объясню, в чём тут дело.
И объяснил: чем меньше городу лет – тем хуже в нём условия жизни.
Потому что самые лучшие и лакомые места и земли, с хорошим климатом и природными условиями, люди заселили много тысяч лет назад. Ну, или там веков каких-нибудь. Все великие города основаны в удобных местах – скрыты от холодных ветров горами или пристроены к закрытым бухтам…
Советские же города строились совершенно по иному принципу – чем дальше положишь, тем ближе возьмёшь, учитывались стратегические, а не бытовые факторы. Именно поэтому Чердачинск, до революции прозябавший в безвестности, стал расти как на дрожжах в годы индустриализации, распух, как от водянки, во время войны… Бройлер эпохи развитого стабилизма, с крупным крупом промышленного производства и тоненькими, синюшными ножками культурного и бытового строительства. Так что, по сути, это ещё и не город пока что, а так – пыль на ветру.
Мария Игоревна запомнила это выражение.
2.
Билет ей оторвали, выдали, разумеется, несчастливый, ей когда везло-то в лотерею там или в облигации внутренних займов?! Или вообще в жизни?!
Сначала, правда, ей показалось, что очень даже счастливый: расхождение между двумя суммами вышло ничтожнейшее, в единичку. То есть натуральный счастливый билет был совсем рядом – предыдущим или последующим.
Мария Игоревна закусила губу от неудовольствия: как же так… А счастье было так возможно… Немного посидела, накапливая спортивную злость: кондукторша, словно сонная муха, бродила по салону, спрашивая, всех ли обилетила, но никто не рвался приобрести у неё маленькие клочки бумаги, Мария Игоревна ещё успевала…
Трамвай бежал по пустой улице, по берегу реки, разрывавшей город на крупные ломти, посыпанные грубой солью. Импульс встать, подойти к сонной женщине и купить, ещё один билетик. Вот актриса уже нащупывает в кармане куртки мелочь, не так уж и много её осталось, до зарплаты ещё далеко, до пенсии ещё дальше (задерживают), это обстоятельство останавливает порыв. Потому что денег действительно едва-едва хватает на самое необходимое. И так на дешевые сигареты перешла, зубную пасту заменила порошком, питается сплошными макаронами да кашами: экономия в доме стоит жесточайшая, беспощадная и трескучая, как крещенские морозы.
3.
Всё-таки она решилась, встала, подошла к кондукторше, разбудила, вывела её из плавного оцепенения, протянула в ладони горсть мелочи, чем удивила, преобразив до неузнаваемости. На литом лице кондукторши проступило отчаянное непонимание, попытка ухватить суть ситуации, не наколоться, мало ли что: знаете, за день так напрыгаешься, что не сразу и врубишься, что тебе тут предлагают.
– Мне билет, билет, дайте. – Марии Игоревне нравилось выглядеть загадочной, непонятной, эзотеричной.
Ей в жизни не хватало театра. Вот она и пыталась компенсировать нехватку. Как умела.
Впрочем, и в театре порой ей тоже не хватало театра. Даже в дни самой плотной загруженности, даже в годы наибольшей востребованности: она всегда неистово бдела над новыми ролями, аккуратно посещала репетиции, самозабвенно работала спектакли, но театр, чувство театра ускользало, рассеивалось, так и не успев как следует материализоваться, манило невысказанным. Невыраженным.
Оставляя голодной.
Ей казалось, что ещё чуть-чуть, и она придёт туда, где всего этого – чувств, ощущений, полноты участия в чужой жизни – будет много-много, с избытком. Но полнота переживания так и не наступала, оставляя сквозняки недовольства и зазоры, в которые просачивалась едкая, колючая недостаточность. Словно бы забыли закрыть дверь, и никакой герметичности, никакой густоты, облако нездешнего бытия сдувается, так и не успев набрать тугой насыщенности.
– Так вроде как я вас уже обилетила… – продолжала не понимать кондукторша.