Оглядываясь вокруг, он замечал, что люди разбиваются на враждующие группы, а их правителям интересно не общественное благо, а личное обогащение. Это не только дурно, думал юноша, но и просто непрактично. Конфуций чувствовал, что есть путь получше, — так пишет в великолепной биографии философа журналист Майкл Шуман: «Мечом и щитом не завоюешь империю; бременем налогов и военной повинностью не обретешь верных подданных. Единственный надежный путь к силе и могуществу — это доброта»[127]. Мы отклонились от Пути, говорил Конфуций. И должны вновь вернуться на него.

Его слова прозвучали в гулкой тишине. Продажность и беспредел лишь множились. Последней каплей стали танцовщицы, сотни которых привезли из соседней страны. Местный правитель, явно увлекшись плясуньями, три дня не появлялся в императорском суде.

«Не встречал я еще человека, которому Добродетель была бы дороже разврата», — сокрушался Конфуций, отбывая в поездку, которая обернулась впоследствии тридцатилетней ссылкой. Он ездил из края в край, предлагая свои услуги мудрого советника любому правителю, согласному его слушать. Но никто не хотел.

Конфуций вернулся домой изнуренный, но не побежденный. Он решил стать учителем — и слава богам за это. Стань он императорским советником — возможно, мы ничего бы о нем сегодня не знали. Никому он не отказывал в обучении, невзирая на происхождение или состоятельность, а в качестве платы брал маленький моток шелка или кусок вяленого мяса.

В классе Конфуций производил устрашающее впечатление. Учитель, как его называли, казался чванливым ворчуном[128], спятившим на почве приличий. Он не садился на криво расстеленный коврик, всегда поддерживал идеальную осанку, даже находясь один. Видя юношу, сидящего «с широко расставленными ногами» (так зарождался менспрединг), Конфуций журил его, называл паразитом и хлестал по ногам своей тростью.

Но бывал Учитель и нежным, даже легкомысленным. Он любил петь и играть на лютне. Он смеялся и шутил с друзьями, находил удовольствие в повседневных мелочах — к примеру, ел рис, опираясь щекой на локоть, как на подушку.

Конфуция и Сократа разделяли тысячи километров, и все же у этих двух философов было много общего. Жили они примерно в одно и то же время. Сократ родился менее чем через десять лет после смерти Конфуция, в 479 году до нашей эры. Обоих считали людьми сомнительной репутации, обоими восхищались ученики, обоим не доверяли власти предержащие. Учили оба в неформальном, разговорном стиле. Оба подвергали сомнению общепринятые мнения. Оба высоко ценили знание и еще выше — незнание. Оба не увлекались метафизическими рассуждениями. (Когда ученик спросил Конфуция о жизни после смерти, Учитель ответил: «Если не понимаешь жизнь, как тебе понять смерть?») Оба придавали большое значение определениям. «Если неверны слова — неточны и суждения», — отмечал Конфуций.

Слова были для него важны, но важнее слов был жэнь. Это слово встречается в «Беседах» 105 раз, гораздо чаще всех прочих. Точного перевода у него нет (даже сам Конфуций ни разу не дал ему точного определения), но примерно жэнь определяют как сочувствие, альтруизм, любовь, щедрость, подлинную доброту, мастерство. Мне нравится переводить его по-английски human-heartedness — «человечность сердца».

Тот, кто обладает жэнь, постоянно практикует пять главных добродетелей: уважение, великодушие, искренность, вдумчивость и доброту. Конечно, придумал доброту не Конфуций, но он возвысил это понятие. Теперь оно не вызывает снисхождения, а выступает философским стержнем, основой мудрого правления. Первым из философов поместил он доброту и любовь на вершину пирамиды. «Не делай другому того, чего не хочешь сам», — говорил Конфуций, сформулировав библейское золотое правило примерно за 500 лет до Христа. Доброта для Конфуция — не признак слабости и ранимости. Доброта полезна. Будь добрым ко всем, сказал один из учеников философа, «и сможешь увидеть весь мир у себя на ладони»[129].

* * *

Поезд линии F — больше чем просто поезд. Это целая культура, и, как в любой культуре, здесь есть свои правила. Есть писаные, есть и негласные. Оглядываясь вокруг, я вижу всевозможные писаные правила. Не обопрись на дверь свою и не придерживай двери своей. Не переходи между вагонами. Не принимай еды и питья. Да не будешь стоять вблизи закрывающихся дверей.

Такие правила написал бы Конфуций. Он очень высоко ценил ли — надлежащее исполнение всякого ритуала, описанное в классических древнекитайских текстах, таких как «Ли цзи», или «Книга обрядов». Вот небольшая выдержка, посвященная правильному поведению за едой.

Читаю и вздыхаю. Так я и представляю себе конфуцианство: философия сплошных правил, где положено чтить родителей, не оспаривать авторитеты, а также никогда, ни за что на свете не стоять вблизи закрывающихся дверей. Неудивительно, что сторонники нью-эйджа предпочитают Конфуцию Лао-цзы и его уютный, не столь четко сформулированный принцип у-вэй — «неделание». Лао-цзы — хипповый сёрфер китайской философии, Конфуций же — нудный учитель.

Признаюсь: меня слова «надлежащее исполнение ритуала» не привлекают. Абсолютно. С моей точки зрения, против ритуалов положено бунтовать, а не учиться соблюдать их. Слепое почитание традиций противоречит лозунгу всех философов, сформулированному Кантом: «Имей мужество использовать свой собственный разум». Но конфуцианство — нечто гораздо, гораздо большее, чем ли. Оно вовсе не призывает бездумно следовать ритуалам. Важна мотивация. «Ритуал, исполняемый без благоговения: вот что невыносимо моему взгляду!» — так говорил Конфуций.

Его педантизм оправдан, и оправдание связано напрямую с жэнь, с добротой. Доброта не может существовать в пустоте. Ей нужно вместилище. Для Конфуция таким вместилищем и стало ли — надлежащее исполнение ритуалов. Быть может, вам эти ритуалы кажутся бессмысленными. Ничего страшного, отвечает Конфуций. Поправь циновку, словно это для тебя важно; принимай пищу как положено, словно это имеет для тебя значение. Все это может казаться чем-то приземленным, но именно на таком прозаичном фундаменте и строится доброта.

Целью Конфуция было развитие характера — приобретение определенных моральных навыков. А самым важным из них он считал преданность родителям. На каждой странице «Бесед» словно оставлен след дрожащей руки старого родителя. Сын обязан чтить отца, даже если для этого придется покрывать его преступления. И эти обязательства не кончаются со смертью родителя. Послушный сын или дочь должны продолжать вести себя так, как хотели бы родители.