Попытавшись прорвать живую цепь из пенсионеров, пересекшую Невский, водитель отделался синяками…

Сейчас уже около пяти тысяч протестующих стоят на Невском. Движение по проспекту перекрыто. В Смольном идет встреча представителей общественности и властей города. С Невского протестующие намерены направиться на Дворцовую площадь…»

Наконец, в начале девятого мы вынырнули из подворотни на запруженную автомобилями Морскую улицу. И встали. Отсюда хорошо просматривался вход в гостиницу: вращалась зеркальная дверь, впуская и выпуская посетителей.

Недалеко от нас я заприметил серую «Волгу». Почему-то казалось, что Лиза с Гришкой поедут именно на ней.

Глинская молча курила, слушая радио.

«…Один из участников акции протеста в Московском районе погиб… Движения по Московскому проспекту нет — митингующие блокадники перекрыли его… Продолжается экстренное совещание губернатора города с инициативной группой, организовавшей у здания администрации Санкт-Петербурга несанкционированный митинг…

Петербургские митингующие требуют отставки президента РФ и губернатора Санкт-Петербурга… Милиция предпринимает пока неудачные попытки оттеснить…»

— Хороши у вас ветераны, — заметил я. — Боевые.

— А у вас? — Таксист покосился на меня. Он явно принимал нас с Глинской за темных личностей.

— У нас — все сидят как цуцики, — усмехнулась Глинская.

— А где это, у вас? — осторожно спросил таксист.

Я неотрывно, до рези в глазах, глядел на крутящиеся зеркала входной двери, боясь пропустить Лизу с Гришкой. Но все же я их проворонил.

— За «Волгой», — неожиданно ответила Глинская таксисту, и мы влились за серой «Волгой» в поток толчками ползущих машин.

Вскоре я принял Лизино SMS: «Московский вокзал. Отправление 21.40, вагон 7» — и отписал: «Мы рядом».

— Если вам на вокзал, — догадался таксист, — можно дворами быстрей проскочить.

— Нет, — категорично ответила Глинская, — за «Волгой».

На Московском вокзале мы были за полчаса до отхода поезда.

— Купи любые два билета, — распорядилась Глинская, — а я поищу псевдо-Гришку. Он должен ехать где-то по соседству, скажем, вагон с пятого по девятый.

Когда я вернулся, она прохаживалась по перрону.

— Они поедут в СВ, — сообщила Глинская. — Двойника не видно. Конечно, он может подсесть и ночью, когда все спят. Но это для него хуже.

— Чем?

— Скорее обратит на себя внимание. Ты, Саш, тоже походи — посмотри. Все же он должен сесть сейчас.

Мы не спеша шли вдоль поезда, разглядывая отъезжающих и провожающих, под далекий срывающийся вой громкоговорителей и ответные тысячеголосые взрывы митингующих ветеранов.

Поезд тронулся под марш со стороны Невского:

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут…

Питер — фантастический город. Мы еще раз прошли по вагонам из конца в конец. В седьмом вагоне, в двухместных купе ехали: молоденькая парочка, две дамы, старуха с черным бородатым монахом, мать с малолетней дочкой, степенная пара преклонных лет, два парня-студента, далекие от Гришки во всех отношениях, и двое лысых командированных, которые, лишь дождавшись отхода поезда, подналегли на водочку.

Но одно купе оказалось пустым.

— Сюда-то он и явится ночью, — предположил я.

— Проверим.

Глинская подошла к проводнице:

— У вас купе, кажется, свободное. Нам до Москвы нельзя ли…

Проводница с удовольствием назвала сумму доплаты.

— Теперь у нас свое купе. Однако пойдем к ним, — вздохнула Глинская, — разыгрывать знакомство случайных попутчиков.

Но разыгрывать ничего не пришлось. Гришка, завидев меня, отчаянно хлопнул по столу и прокричал:

— А не накушаться ли нам в честь успешного окончания праздников и возвращения домой — до поросячьего визга?!

У меня заложило в ушах. Кажется, он уже откушал.

— Вот этого нам нельзя, — сухо ответила Глинская.

Гришка с ужасом и одновременно с жалостью уставился на нее.

Поезд, наконец, тронулся.

— Ну, все хорошо, что хорошо кончается! — Гришка, отхлебнув из плоской фляжки, с довольным видом повалился на свою полку.

Я села напротив и углубилась в роман. Снова письма, диалоги с подтекстом: обычным шрифтом то, что говорится, курсивом — что при этом думается. И — последние письменные свидетельства, которые оставляет после себя человек, — завещания. Девушки повзрослели, состарились и умерли.

Роман вызвал у меня ощущение фатальной справедливости всего, что происходит на свете. И еще — мимолетности.

Вернувшись домой после похорон, муж главной героини, Нене, жжет ее старые письма. Когда-то, в середине их жизни, она мечтала, чтоб эти письма положили ей в гроб. Письма, перевязанные розовой ленточкой. Письма от молодого человека, которого Нене любила в юности и из-за которого едва не погибла их семья. А теперь она не захотела взять эти письма с собой… Бросая листочки в огонь, муж натыкается на фразы: «Кто тебе купит шоколадки?..», «…ты тоже далеко…», «всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность…». И трудно представить, что ни автора писем, ни адресата уже нет в живых…

— Ты чего задумалась? — спросил Гришка.

После месяца молчания его тянуло на болтовню.

— Так, думаю, что с нами будет… — Я спрятала журнал в сумку и взглянула в окно. — Что-то нас всех ждет…

— Да ничего! Полшестого в Москву приедем. — Гришка зевнул.

— Нет, я думаю, что нас ждет вообще…

— Понятно…

Вдруг дверь купе дернулась, и я увидела Сашу. Вслед за ним вошла Глинская. Они были без верхней одежды и вещей. Значит, едут в этом же поезде.

— И даже в этом вагоне, — сообщила Глинская мрачно.

Я заметила, что, несмотря на бледность и утомленный вид, она тщательно причесана и накрашена. А одета… как из журнала! Облегающий черный свитер, серые кожаные бриджи, белые сапожки на изящном, но устойчивом каблучке. Но все же чувствовался в ней какой-то надлом, что-то от декаданса, серебряного века, поэзия увядания, что ли. А может, это не надлом, а имидж. Эстетика такая.

Саша присел рядом со мной.

— Ну вот, почти и все. Скоро дома будем.

— Да, скоро. В жизни вообще все скоро.

Я смотрела на него и думала о мимолетности. Он появился в моей жизни внезапно, из ниоткуда и вдруг стал таким близким… ближе уже невозможно. Если сейчас что-то случится, вместе с нами погибнет и это чувство… Чувство невероятной близости — самое потрясающее из всех чувств, которые мне довелось испытать. И казалось, что бы ни произошло, по-настоящему жаль будет только этого чувства… Ленку воспитает Наташа. Возможно, она сделает это лучше, чем я.