Зато на неарийской половине пану Казимиру изрядно намяли бока, прежде чем мимо контролера он протиснулся в зал и, отыскав свое место, наконец уселся. Его кресло находилось под самым свесом балкона и, посмотрев вверх, пан Казимир улыбнулся.

Вряд ли строитель театра был нацистом, но тут все как нельзя лучше подходило для работы при «новом порядке». Над главным залом, почти на треть, нависал огромный балкон, образуя другой, словно парящий в воздухе, мир завоевателей.

Впрочем, с началом сеанса ход мыслей пана Казимира сменился. Свет погас, и на экране возник торжествующий германский орел в лучах загороженного им солнца. Загремела музыка, и «Дойче Вохеншау» покатилось по привычным пропагандистским рельсам.

Как обычно, журнал прошел при полусвете, и уже в темноте на экране возникло давно ожидаемое название. Фильм действительно оказался интересным. Затаив дыхание, зрители, не отрываясь, смотрели на невиданную экзотику и следили за удивительными приключениями отважных героев. Первое время пан Казимир настороженно ждал, но постепенно он тоже увлекся.

Пожалуй, на какой-то момент майор даже забыл, зачем сюда пришел. Но, когда на экране побежали смуглые красавицы, поднимавшие тучи брызг, пан Казимир почувствовал, как его сзади тронули за плечо, и инстинктивно вздрогнул.

Кто-то невидимый наклонился к самому уху майора и едва слышно сказал:

— Не правда ли, удивительное ощущение?

— По-моему, великолепное… — ответил парольной фразой пан Казимир и расслабился: против ожидания, связник делегатуры оказался достаточно опытным…

До самого конца сеанса майор, не отрываясь, смотрел на экран. Лишь когда дали свет и кругом захлопали стулья, он позволил себе искоса глянуть на человека, сидевшего в заднем ряду. Тот поймал взгляд и едва заметно кивнул в сторону бокового выхода.

В дверях пана Казимира слегка прижали, но он ловко выскользнул из общего потока и нырнул в густую тень обывательского забора. Связник, намеренно задержавшись под фонарем, неторопливо закуривал и, только когда народ схлынул, не спеша пошел в сторону спуска, выводившего на параллельную улицу.

Через четверть часа пан Казимир, неотступно следовавший за связником, очутился на одной из тупиковых улочек Хмельника и зашагал по самой середине булыжной мостовой, привычно держась подальше от кирпичных стен полутораэтажных домов, выстроенных здесь состоятельными мещанами еще лет сорок назад.

Связник свернул и, дойдя до угла, пан Казимир увидел сидевшего на ступеньках крылечка парня с аккордеоном. Дома здесь образовывали глухой закоулок, и пущенный вполсилы звук инструмента гасился стенами, почти не долетая до улицы, по которой только что шел майор.

Аккордеонист виртуозно исполнял попурри из модных мелодий, и вдруг пан Казимир отчетливо различил искусно вплетенную в общий ритм музыкальную фразу:

— Не даме земи сконд наш руд[26]…

Майор вздохнул и, не колеблясь, пошел в темный заулок…

* * *

Стоя перед зеркалом, пан Казимир одним движением сбросил невзрачный пыльник и резко выпрямился. Серебряное шитье скрытого под плащом мундира ярко блеснуло, и майор с удовлетворением отметил, как изумленно вытянулись лица присутствующих.

В гостиной, куда провели пана Казимира, собралось семеро. Пан Казимир знал, кто они, только возле кафельной печки стоял неизвестный майору хлыщеватый молодой человек, рядом с которым сидел сам викарный епископ. Строчка пуговиц его сутаны тускло блестела, и на руке, нервно поглаживавшей обозначившиеся сквозь ткань худые колени, играл огоньками большой, васильково-синий кабошон.

— Панове, разрешите представить: майор Вепш… — поднявшийся навстречу пану Казимиру холеный мужчина, преуспевавший некогда адвокат, растерялся при виде великолепного мундира и суетливо показал рукой на молодого человека у печки. — Пан майор, полковник Адам!

Майор молча кивнул, потом, не дожидаясь приглашения, сел и, обведя взглядом присутствующих, понял, какое-то решение уже принято. Бывший адвокат покосился на «полковника Адама» и профессионально играя голосом, обратился к пану Казимиру:

— Пан майор, давайте говорить прямо. Последние события показали, что и вашу сеть, и наши формирующиеся отряды пора объединить. События на фронте говорят о реальности возрождения Польши. И настала пора перед всем миром продемонстрировать нашу готовность драться за нашу Польшу!

— Абсолютно с вами согласен, — пан Казимир сдержанно, с достоинством наклонил голову. — Мои люди готовы оказать содействие.

— Прекрасно, пан майор! Мы больше не можем держать оружие у ноги! — Адвокат сделал паузу и совершенно другим, будничным голосом добавил: — Полковник Адам имеет правительственные полномочия принять общее руководство на себя…

Пану Казимиру сразу все стало ясно и, выждав, пока собравшиеся не начали недоуменно переглядываться, он жестко сказал:

— Но согласно моим полномочиям, я, находясь на особом положении, обязан не подчиняться кому бы то ни было, а содействовать.

Лицо адвоката недоуменно вытянулось, а полковник Адам, явно заботясь о собственном престиже, поспешно вмешался:

— А на каком основании пан майор отменяет наши приказы?

— На основании моих полномочий, — отрезал пан Казимир.

— А стрелять добрых солдат и католиков пану майору тоже можно? — неожиданно вмешался епископ, и кабошон на его колене нервно подпрыгнул.

Демонстративно игнорируя «полковника Адама», пан Казимир повернулся всем корпусом и в упор посмотрел на викарного.

— А разве тут есть такие, — майор обвел тяжелым взглядом присутствующих, — кто готов при появлении польского флага кидать гранаты в окна гайдамаков и прятаться, если на немецком столбе повиснет желто-блакитный?

Все хорошо поняли, что имел в виду пан Казимир, и в комнате повисла гнетущая тишина. Похоже, разговор становился ненужно-острым, и, не выдержав напряжения, капитан-артиллерист порывисто встал.

— Панове, я понимаю пана майора! Да, мы несем издержки… Но здесь Польша, и мы должны демонстрировать наше присутствие! Наша задача вернуть нашу государственность, права и землю предков!

Все выжидательно посмотрели на пана Казимир, и майор медленно, взвешивая каждое слово, сказал:

— Я, так же, как и вы, если не больше, хочу того же…

— А долг солдата? — лицо артиллериста исказила судорога.

— Долг солдата — это чаще всего смерть в грязной канаве, и я хочу знать, что мы скажем нашим хлопам, поскольку Польша это не только мы, но и они тоже.

Молчавший до сих пор дородный усач, о котором пан Казимир знал только то, что в прошлом он крупный помещик, ехидно бросил:

— Уж не хочет ли пан майор, чтоб я уступил этому быдлу свое право на землю?