Ламберт считает, что все это пустая болтовня.

– Меня просто бесило, что дискуссия вертится вокруг бляшек, когда мы ясно показали, что бляшки не играют никакой роли! Они только говорят, что в мозге происходит что-то нехорошее, вот и все! Но если наша главная цель – улучшить память и когнитивные способности, при чем тут бляшки? Очевидно, что эта мелкая олигомерная разновидность поражает синапсы, и я думаю, что мы улучшили поведение животных, потому что убрали олигомеры из мозга.

Кроме того, Ландрет поспешил подчеркнуть, что другие группы иначе готовили лекарство. Они растворяли порошковое сырье в искусственной жидкости, а не просто давали мышам таблетированную форму, как Пейдж Крамер. Ландрет считает, что в первом случае препарат задерживается в крови на несколько минут, тогда как во втором циркулирует в кровотоке часами. А в мире молекулярной генетики это огромная разница.

Фармацевтические гиганты не стали слушать возражений Ландрета, однако нашлись ученые, которые сочли, что отмахиваться от гипотезы бексаротена не стоит. Группа анонимных частных благотворителей, у которых в семье есть страдающие болезнью Альцгеймера, собрала более миллиона долларов на небольшое клиническое испытание, которое провел Джеффри Каммингс из Центра лечения заболеваний головного мозга имени Лу Руво в Лас-Вегасе. Испытания прошли в августе 2014 года; 20 человек в течение четырех недель принимали либо бексаротен, либо плацебо. Примечательно, что препарат и в самом деле снизил уровень амилоида, но лишь у тех, у кого не было генотипа APOE4. Когда Каммингс подробно изучил данные, то выдвинул два предположения:

– То ли препарат действует только на тех, у кого нет APOE4, – сказал он мне по телефону, – то ли – думаю, это так же вероятно – нам просто надо давать бексаротен этим больным дольше, поскольку амилоид у носителей APOE4 гуще и плотнее.

Сейчас Каммингс планирует второе испытание бексаротена, которое должно продлиться год. Даже если окажется, что препарат не смягчает симптомы деменции, вероятно, он проложит дорогу другим лекарствам, которые это сделают. А умный химик, по мнению Каммингса, теоретически сумеет убрать молекулярные компоненты, вызывающие побочные эффекты. Этот подход к разработке лекарств – спокойный, новаторский и логичный – возродил надежды и врачей, и больных. Причем в такой степени, что сам Каммингс нарушил протокол и стал давать бексаротен троим своим пациентам. Когда я спросил, заметил ли он перемены, он лишь тихонько вздохнул в трубку.

– Ну, у одного повысились триглицериды, поэтому он получал препарат очень недолго. Остальные двое принимали лекарство несколько месяцев, но вы же знаете, родственники есть родственники – сначала говорят «Ой, ему, кажется, лучше», а потом «Нет, ему хуже». Честно говоря, закономерностей я не вижу. Трудно понять, что происходит: болезнь прогрессирует очень медленно, и течение у каждого больного немного разное. Поэтому на самом деле непонятно, помогает лекарство или нет.

Многие пациенты Каммингса становятся его личными друзьями. Время у них медленно истекает, а наука то и дело рывками переписывает законы болезни Альцгеймера, поэтому больным не найти лучшего союзника в борьбе с недугом, чем этот бесстрашный прагматик.

Когда я только начал изучать бексаротен, то надеялся, что у меня появится относительно законченное представление о том, насколько перспективно это направление. Но по состоянию на сейчас неясно, чем кончится эта история. С более общей точки зрения, если лекарство от рака способно подкручивать шестеренки болезни Альцгеймера, это многое говорит о том, как можно подойти к проблеме. Получается, причинно-следственная сеть уходит в царство куда более сложной науки, чем мы думали. Это ярко иллюстрируют истории из предыдущих трех глав – о крови, прионах и зрении. Ответ на вопрос об описании механизмов болезни должен быть предельно четким и строгим, а ответ на вопрос о лечении – принципиально гибким. К этому выводу приходят современные исследователи, а в результате многие изучают воздействие других, на первый взгляд не связанных с болезнью Альцгеймера препаратов – в том числе статинов (предназначенных для снижения холестерина в крови), антиэпилептических лекарств (предназначенных для смягчения эпилептических припадков) и инкретиномиметиков (нацеленных в основном на лечение диабета 2-го типа). Все они по некоторым признакам облегчают симптомы болезни Альцгеймера при испытаниях на животных и клеточных культурах, и уже обсуждаются полномасштабные клинические исследования.

Сеть методов лечения расширяется.

Вечером 9 сентября 2012 года Аббас уснул и не проснулся. Ему было 82, тело его одряхлело, разум покинул его: дедушка даже в туалет не мог пойти без посторонней помощи, а у него дома в Тегеране установили особую больничную кровать. Когда врач констатировал смерть, жена Аббаса и три его дочери, которые ухаживали за ним круглые сутки, застыли и побелели как полотно. Мой дедушка наконец обрел покой – после семи лет страха, растерянности и тяжелейших утрат.

Мой отец полетел в Иран на следующий день. Он знал, что дни Аббаса сочтены, и сам признавал, что узнал печальную новость не без облегчения: его отец, уже давно не узнававший родных, мирно скончался во сне. Казалось бы, самый достойный финал.

Врачи установили, что причиной смерти была пневмония. Как бы хитроумно и упорно ни разрушала человека болезнь Альцгеймера, убийцей становится не она. Больные умирают от ее осложнений: инфицированные пролежни, поврежденная кожа, пневмония приводят к сепсису и дыхательной недостаточности, потеря ориентации в пространстве – к смерти в результате падения, трудности с глотанием – к тому, что человек давится пищей, а кто-то и вовсе забывает есть и умирает от истощения. Если же больной избегает всего этого, наступают другие осложнения – от инсульта и ишемической болезни сердца до полиорганной недостаточности. Забвение доходит до своего логического конца: мозг забывает сказать организму, как оставаться в живых.

Отец долго отказывался говорить о смерти Аббаса. Когда я спросил его, почему, он ответил, что у него такое чувство, что он мало сделал для деда. Вместе с облегчением он чувствовал угрызения совести. Во многом это нормально: горе часто порождает чувство вины, особенно когда у покойного была болезнь Альцгеймера. Когда годами наблюдаешь, как твоего любимого и близкого человека медленно покидает разум, после его кончины тебя захлестывают воспоминания о подавленной досаде, злости и усталости.

Но мой отец винил себя скорее за то, что не сделал все, что можно. Все годы, пока Аббас угасал, отец жил и работал за границей и поэтому не мог окружить старика всей заботой, какой семья ожидала от старшего сына, и это очень угнетало его. Он видел по телевизору документальные фильмы, в которых больные и их родственники ездили по всей планете в поисках лечения. И теперь, думая о прошлом, жалел, что сам не поступил так же. Поэтому, когда я работал над этой книгой, то решил разыскать и повидать исследователей со всех концов света – и начал поиски от имени отца.

Я знал несколько мест, где стоило побывать.