Мне представлялось, как он едет к Сэди, чтобы во всем ей признаться. Представлялось, как она узнаёт, что я натворила. И то, что скажу ей я: «Ты ведь даже не намекнула мне, что ты с ним». «Извини, — и пожму плечами, — я не знала». Или: «Я перепила», — сниму с себя ответственность. «Он ничего не имел против» — чтобы ранить ее. Или правду: «Коннор Харлоу не для тебя». И то, что следовало сказать еще давным-давно: «Не надо».

«Не забывай, что однажды я уже сожгла свою жизнь дотла по частям. Не думай, что я не решусь на это снова».

Во второй раз все дается легче.

Как раз тогда, пока я вела этот мысленный диалог — прикидывала, что скажу ей, укреплялась в своей решимости, собиралась с духом, — Паркер встретился со мной взглядом поверх голов и кивнул в сторону входной двери. Предупредил меня.

Двое мужчин стояли на пороге, держа фуражки в руках.

Полиция все-таки приехала.

Я вышагивала кругами по гостиной «Шиповника», прижимая к уху телефон. В голове теснилась собранная информация. Банковский счет моей бабушки. Наше с Сэди знакомство. Все воспринималось иначе.

Коннор не отвечал на звонок, я нажала отбой, как только вызов переключился на голосовую почту. Значит, он работал, несмотря на воскресенье. «Надо же людям есть». Так он всегда говорил, когда мы были младше, а я злилась на его бесконечные рабочие часы и его ответственное отношение к ним.

Океан вызывал у него зависимость, приводил его в трепет, как первый глоток спиртного, просочившийся в кровь.

Перед уходом я заперла входную дверь «Шиповника», но флешку прихватила с собой, боясь оставить в доме. С тех пор как умерла Сэди, у меня впервые возникло чувство близости с ней. Я шла по ее стопам, трогала руками то же, что трогала она. Мои мысли силились угнаться за ней.

Она скрывала от меня столько секретов, но насчет этого заблуждалась. А если бы спросила, я объяснила бы ей: я не из Ломанов.

Я объяснила бы, что внешне похожа на свою мать — да, темноволосую, с оливковой кожей, но глаза мне достались от отца. Что моя мать осела здесь, в городе, и пустила корни не ради того, за чем гналась, как она уверяла, а потому что встретила мужчину, учителя, и он оказался удивительно искренним в своих убеждениях, всецело уверенным, что здесь его место, а работа, которой он занят, — и есть его предназначение. И эти его искренность и рвение ослабили ее бдительность, помогли увидеть мир его глазами, понять, что если в нем и происходит что-то, то лишь так, как и было задумано, и в итоге она забеременела мной.

Ни этот брак не был идеальным, ни эта жизнь. Она всегда незримо присутствовала в каждом споре — причина, по которой мама осталась. Жизнь, которую она вела, и та, к которой она, похоже, продолжала стремиться.

Она отдала последние четырнадцать лет своей жизни моему отцу, Литтлпорту и мне. Я знала, что денег у них не было, потому что об этом говорилось вслух при каждой ссоре. Грань между искусством и коммерцией. Подработка. Мама работала в галерее, где были выставлены ее картины, и зарабатывала за кассой больше, чем за мольбертом.

Помню, как отец высадил меня однажды у галереи — это случилось летом, я была еще маленькой, а он спешил на частный урок. Мама стояла за прилавком и, кажется, удивилась, увидев нас. «Ты уже давно должна была вернуться домой», — сказал он. У нее растерянно вытянулось лицо. «Деньги за сверхурочные нам не помешают, — ответила она. Потом перевела взгляд на меня и изменилась в лице. — Прости, я забыла».

И никакой платы за молчание. Никаких силуэтов в тени.

Только я носилась на свободе в роще за нашим домом и училась плыть против холодного течения с поплавком, полным соленой воды. Скатывалась на санках головой вперед по Харбор-драйв, пока с нее не счистили снег, и верила, что этот мир мой, мой, мой.

К маминому разочарованию, мое мировоззрение всегда было скорее отцовским — прагматичным и непреклонным. Вот почему я так уверена, что она полюбила бы Сэди. Как человека, который способен смотреть на меня и видеть нечто иное, нечто новое.

Только теперь я понимала: Сэди верила тому, что увидела в тот первый раз.

На протяжении шести лет она, должно быть, считала, что знает, кто я. Выставляла меня напоказ в своем доме, дразнила мной своих родителей, предъявляла на меня права как на свою собственность. Шпилька в адрес матери, сильный ход против отца. Шесть лет, и наконец она узнала правду.

В самом начале своего последнего лета она купила два комплекта для теста ДНК — из тех, по которым можно узнать свою генеалогию и заодно провериться на целый ряд наследственных болезней. «Просто на всякий случай, — объяснила она. — Так нам станет гораздо легче. Как знать, может, у нас найдутся давно потерянные общие родственники».

Я колебалась. Несмотря на все мое пристрастие досконально отслеживать все вдоль и поперек шаг за шагом, я не знала, хочу ли таких знаний, которые нам предстояло получить. Такой непоправимости и неизбежности, которую я не в силах остановить. Но разве можно было отказать Сэди, сидящей лицом к лицу со мной, если и дом, и постель, в которой мы сидели, в действительности принадлежали ей? И я плевала в пробирку для анализа, пока у меня не пересохло во рту и не запершило в горле. Отдала свою сущность в чистом виде.

Результаты пришли только через месяц, к тому времени я почти забыла о них. До тех пор пока Сэди не ворвалась ко мне и не велела проверить электронную почту. «Хорошие новости: я не умираю. По крайней мере, от какой-нибудь из этих восемнадцати болезней, — объявила она. — А теперь — сюрприз: я — прямо-таки чистокровная ирландка. А то вдруг моя способность мгновенно сгорать на солнце навела тебя на другие предположения».

Пока я проверяла почту, она смотрела в экран через мое плечо, потом показала мне, как вводила информацию о себе в базу генеалогических данных. «Может, мы дальние родственницы», — сказала она. И стала ждать, затаив дыхание, когда и я последую ее примеру.

В родстве мы не состояли.

Я видела отражение ее лица в экране моего ноутбука: брови сведены вместе, углы губ опущены. Но в тот момент меня слишком занимало то, что мое фамильное древо оказалось неожиданно раскидистым. Раньше я не знала, остались ли у меня еще живые родственники. Мама прервала всякую связь со своей семьей еще до моего рождения, никто из ее родных не приехал даже на похороны. А теперь мне открылись новые горизонты — кровные узы, связующие меня с находящимся где-то там миром людей, о существовании которых я даже не подозревала.

В то время я не сообразила, что ничего подобного Сэди не ждала. Что она хотела, чтобы я узнала правду, и выбрала для этой цели именно такой способ. Тогда обратный путь будет закрыт. Больше никаких тайн. Всё и вся на виду.

Но она просчиталась.

Мне не удалось найти хоть какое-то осмысленное объяснение перечислению средств на бабушкин счет. Вдобавок был сделан второй платеж — еще кому-то из клиентов того же банка.