– А не расскажешь ли ты мне теперь, куда ты вообще направляешься? – спросила она.

Он обратил внимание на то, что она сказала «ты», а не «мы», и задался вопросом, станет ли она принимать участие в том, что он задумал, или не станет. Возможно, ее интерес к его намерениям был до сего момента продиктован всего лишь ее любопытством, которое она утоляла, вынашивая тем временем собственные планы. Что касается его самого, то он, пытаясь разобраться в нахлынувшем на него потоке эмоций и идей, точно знал, что ему хотелось бы побыть некоторое время с ней.

– Мой отец когда-нибудь упоминал имена людей, с которыми он был близок? – спросил он.

Ударив лошадь пятками в бока, Джон Грант заставил ее рвануться вперед. Ленья поступила так же. Если ему и ей лишь с трудом удавалось находить общий для них обоих ритм, то у лошадей такой проблемы не было, и, когда лошади поскакали рядом рысью, он мысленно поблагодарил этих животных за то, что они так легко находят взаимопонимание.

– Я думаю, что он, находясь рядом со мной, предпочитал оставлять ту часть своей жизни где-то в стороне. Правда, наши встречи случались не очень часто, – сказала она. – И единственным, о ком он упоминал при мне, был Хасан. Я знаю, что они были друзьями, хотя Патрик никогда мне об этом не говорил.

Он вздрагивал каждый раз, когда она произносила это имя. Ему как-то не верилось в то, что Патрик Грант был близок с этой женщиной, а она – близка с ним и что они сделали его, Джона Гранта, а затем расстались. Несмотря на то, что бульшая часть его существа принимала правду такой, какая она есть, другая, меньшая, все же тянулась к матери, которую он знал. Хотя Джесси умерла и была похоронена много лет назад, его чувства к ней не угасли, он по-прежнему помнил и любил ее. Все те сведения, которые он узнал о своей настоящей матери и о связанных с ней событиях, повлиявших на жизнь его отца, бременем давили на мозг, снова и снова заставляя мысленно возвращаться к ним.

Некоторое время они ехали молча. Их лошади дружно покачивали головами в такт движению, подчиняясь стадному чувству, свойственному животным, тогда как третья лошадь, привязанная длинной веревкой к задней части седла Джона Гранта, трусила сзади. Ленья чувствовала себя бродяжкой, у которой нет ни семьи, ни дома, но это не смущало ее и тем более не вызывало чувства неприкаянности. Поток событий унес ее довольно далеко от последнего места жительства, где она прожила последние двадцать с лишним лет, но вернуться туда Ленье не очень-то хотелось. Могло ведь случиться так, что поток этот вскоре ослабнет и она по воле судьбы вернется в монастырь у гробницы, а может, он понесет ее дальше. Она не знала, что ее ждет, да и не могла знать. Находиться рядом с этим юношей – вот что сейчас волновало Ленью и было наиболее сильным ее желанием. Ее тянуло к нему, и она ничего не могла с этим поделать.

– Мой отец спас Бадру Хасану жизнь, – сказал Джон Грант. – А Бадр, в свою очередь, спас жизнь мне, причем не один раз.

Она покосилась на него и увидела, что он, произнося это имя, улыбнулся.

– Ты едешь сейчас на встречу с ним? – поинтересовалась она.

– Бадр мертв, – глухо произнес он. – Его убил Ангус Армстронг.

Вспомнив о человеке, который недавно схватил ее и от которого ей удалось сбежать, она задумалась. Перед ее мысленным взором возникла стрела со стальным наконечником, направленная ей в лицо. В этот момент Ленья впервые задалась вопросом, сколько же вреда он причинил другим людям.

– Как ты меня нашел? – спросила она.

Джон Грант смерил женщину взглядом с головы до ног, и Ленье на мгновение показалось, что он сомневается, стоит ли говорить ей об этом.

– Бадр рассказал мне, где тебя искать, – помедлив, сообщил он. – Когда мой друг лежал и умирал, истекая кровью из-за торчавшей в его теле стрелы Армстронга, он рассказал мне о… о тебе.

– Как долго ты сюда ехал?

Юноша хмыкнул, издав то ли смешок, то ли вздох.

– Какое-то время, – ответил он и пожал плечами. – Но время, если честно, у меня есть, а вот близких людей – нету.

У Леньи возникло такое ощущение, как будто внутри нее заворочался какой-то маленький зверек. Все эти годы она пыталась забыть свое прошлое. Теперь ей казалось, что все ее многолетние усилия, направленные на это, привели лишь к тому, что она, отправившись куда-то длинной окольной дорогой, в результате вернулась в то место, с которого начала свой путь. Она отвернулась от своего сына-младенца, но по прошествии многих лет они снова оказались рядом.

– Как он узнал обо мне? – спросила она.

Джон Грант пожал плечами.

– Ну, давай вообразим себе, что, возможно, мой отец рассказал Бадру Хасану, что ты – моя мать, – спокойно произнес юноша. – А Бадр умудрился этого не забыть.

Повернув голову, она внимательно посмотрела на него, но Джон Грант в этот момент глядел прямо перед собой – в сторону холмов и солнца.

Когда он снова заговорил, его голос звучал бесстрастно, в нем не чувствовалось никаких эмоций.

– Бадр сказал мне, что Патрик любил тебя, что ты была женщиной, которой он… отдал бы предпочтение.

Она отвела от него взгляд и посмотрела на свои ладони, покоящиеся на луке седла ее лошади.

– Я не спрашивал его, а он не вдавался в подробности, но тем не менее сделал для себя вывод, что ты не захотела провести свою жизнь с ним… и со мной.

Вновь взглянув на него, она увидела блеск солнечного света, отраженного от тоненького золотого кольца, надетого на мизинец его левой руки. Ленья уже заметила, что он левша, и по какой-то причине, на которую она почти не обратила внимания и по поводу которой не стала задумываться, ей понравилось, что парень надел это колечко именно на левую, более развитую руку…

«Тебе это совсем не нужно, да? – когда-то спросил ее Патрик и с горечью добавил: – Тебе не нужен ни я, ни наш сын».

Она тогда увидела на лице Патрика слезы и машинально протянула руку, чтобы вытереть их, но он отпрянул в сторону, не дав ей прикоснуться к нему.

Слова – любые подходящие случаю слова, которые, наверное, смогли бы помочь, – в тот момент почему-то не пришли ей в голову, и она не смогла сказать ничего стоящего. Она только чувствовала внутри себя пустоту, чувствовала себя засохшим деревом, которое внутри уже пустое, но все еще не падает.

Патрик стоял в дверном проеме ее домика, который по сути был пристройкой к главному зданию монастыря. Он, казалось, колебался, не зная, остаться ему или же уйти. В руках он держал их ребенка, завернутого в куски ткани из белого хлопка и бледно-голубого шелка. Патрик смотрел на спокойно спящего малыша и, несмотря на свое горе, внутренне радовался тому, какое красивое у его сынишки лицо. К тому моменту, когда он поднял взгляд, она стащила со своего пальца кольцо. Оно было его первым и единственным подарком ей, и она уже не раз задумывалась над смыслом выгравированной на нем надписи: «No tengo mas que darte». «Мне больше нечего тебе дать».