Золотая комната. Черт подери. Золотая комната.

Я звоню Антону и кричу, что комната есть, мать ее, на фотографиях Яны. Антон тут же приезжает ко мне. Мы страшно напиваемся и планируем изменить мир.

Через неделю мы понимаем, что все, что мы можем изменить, это этот чертов дом, и ничего больше. Потому что когда мы приезжаем туда снова и придумываем, что бы еще перекрасить и где бы еще разместить какую-нибудь дикую инсталляцию, золотой комнаты, разумеется нет и быть не может, ведь мы ее нарисовали в прошлый раз. Когда мы возвращаемся и пересматриваем Янины фотографии, мы видим, что золотой комнаты на них нет.

Так мы экспериментальным путем устанавливаем, что, если мы хотим что-то изменить навсегда, нам нужно прекратить ходить в этот дом с того самого момента, когда мы осуществим эти изменения.

Мы ходим туда каждый день, делаем всякие глупости и пересматриваем Янины фотографии, потому что никакой другой связи дома с реальностью у нас нет. Возможно, за этими занятиями можно провести вообще всю жизнь. Или обогатиться, придумав что-то вроде Необъяснимой Выставки Изменяющихся Фотографий.

Мы не говорим об этом вслух, но оба думаем об одном и том же, особенно я. Я думаю о том, что развалины костела находятся достаточно далеко от дома – почти в километре. Парк и правда очень большой, и это проблема. Сообщить Винсу о том, что дальше будет все хуже и хуже, и что депрессию нужно лечить, а не сочинять о ней, черт подери, стихи и песни, и о том, что в тот дурацкий вечер, который будет через пару месяцев, обязательно надо сидеть дома, никуда не выходить, никому не звонить – совершенно невозможно. Мы часами сидим на окне, высматривая фигурки людей в золотом мареве листопада и яблочных туманов, – я знаю, что я буду кричать изо всех сил, если кого-то увижу, и я верю, что смогу убедить этого человека – кем бы он ни был – пойти к костелу, найти там парочку людей, гуляющую на закате около ненастоящего кладбища, и объяснить ситуацию.

– Нет, ну правда, – сказала я Антону. – Если бы ко мне тогда еще и подошел бы кто-то и сказал бы – там вас ждут около старого здания с цифрами 1874, чтобы сообщить вам самую важную в вашей жизни информацию, я бы безоговорочно подчинилась. Возможно, именно в этом и дело. Понимаешь, там возникла какая-то дыра, точно тебе говорю.

– То есть, я так понимаю, ты хочешь спасти Винса, дотянувшись до него через эту дыру? – уточняет Антон и смотрит на меня очень неприятным взглядом.

Я ничего не отвечаю.

Через пару дней мы приезжаем к дому на Виталиной машине (Виталя в очередной раз согласился нам помочь, мы сказали ему, что создали панк-группу и нам нужно порепетировать в каких-нибудь развалинах, такой проект, мы уже и грант под него получили, но необходимы настоящие развалины, чтобы грант не отобрали назад) и втаскиваем на третий этаж дома огромные усилители, динамики и генератор. Я была уверена, что, если врубить на весь парк группу Coil, у нас все получится.

Действительно, вышло очень эффектно. Внутри и снаружи реки восходила мягкая и влажная, как мясо, луна, над неслышным шумом дерев с потрескиванием лилась песня Amethyst Deceivers, я всматривалась во мглу и думала о том, как величественна и красива смерть, если не концентрироваться на деталях. «Еще я должна сказать сама себе, что нужно обязательно съездить на концерт Питера Кристоферсона в Москву и Петербург, – подумала я. – Потому что в 2010-м он умрет, как и Джон Бэлэнс, и я буду страшно жалеть, что вообще ни одного из них не увидела. Да, про это я тоже скажу. И даже про то, что Майкл Джексон умрет, мало ли, вдруг на этом можно как-нибудь заработать».

Электричества нам хватило ровно на три песни, ничего не случилось. Антон сказал, что вообще-то Coil и правда неплохая группа и вообще они очень про осень (я захлопала в ладоши – как ты это красиво сказал, очень про осень!), и пообещал наконец-то скачать всю их дискографию, я благодарно обняла его и почти расплакалась, мы постояли так немного на лестнице, а потом поехали по домам.

Дома я обнаружила, что не могу есть, у меня страшно болела челюсть. Покопавшись в старых дневниках, я нашла там душераздирающую запись о том, как мы с Винсом нашли свежее кладбище столетней давности, а потом внезапно на весь парк начал петь мертвым голосом Джон Бэлэнс из распавшейся по причине его безвременной кончины группы Coil. Судя по почерку, мне было как-то плоховато. Я так поняла, что я там вообще то ли отрубилась, то ли впала в состояние острого психоза, потому что дневник мой на этой записи заканчивался насовсем вообще. Еще я нашла в папке с дневниками и документами кучу справок из больниц – оказывается, у меня после этого эпизода на нервной почве развился аутоиммунный артроз верхнечелюстных суставов и я два года питалась через трубочку. А Винс в тот чертов день все равно повстречал свой оранжевый грузовик судьбы. Я это выяснила, когда залезла в «гугл» и снова нашла весь этот ворох неискренних, испуганных некрологов в сетевых дневниках всех этих глупых девочек; и ведь выросли же сейчас, счастливы, у всех семьи, дети, машины, отпуск и зарплата, и зачем было писать, что жизнь остановилась. Ничего ни у кого не остановилось. А у меня остановилось все, и, кажется, зубы-восьмерки мне тоже кто-то зачем-то удалил. Боже, холодильник полон детского питания в баночках, куда я попала, черт возьми? Из спальни ко мне выбежала большая черная собака со счастливым и лукавым, как у цыганки, лицом. «Это не моя собака!» – закричала я, впрыгивая в кеды и выбегая из дома. Случилась катастрофа.

– Больше не будем тебя пугать, – согласился со мной Антон. – Лучше все-таки один труп, чем два. Никакой больше музыки. Устроим пожар, дорогой друг.

До пожара мы сходили в дом еще раз, чтобы нейтрализовать челюсть и сделать что-нибудь, чтобы любвеобильная собака исчезла навсегда, потому что об этом всем невозможно думать. Новое шестое октября прошло без приключений, я вернулась домой, будто с любимой работы, веселая и здоровенькая, и сгрызла два пакета орешков кешью и полкило спелой, тугой черешни, которую принес мне Виталя, вдруг сильно обеспокоенный моими регулярными встречами с Антоном.

К пожару мы почти не готовились – просто облили стену бензином с третьего этажа и подожгли.

– Сейчас они придут, и мы будем апокалиптично вещать им всякую кромешность прямо из пламени, – обрадовался Антон. – Я очень надеюсь, что твоя психика это выдержит. Пожар – это не музыка Coil посреди ночи среди свежих могил. Просто что-то загорелось. Физика, небытие, несчастный случай. Всякий человек, выбирая между неведомым и пожаром, бежит смотреть на пожар в первую очередь.

Возможно, мы с Винсом и правда заинтересовались пожаром, но не успели до него добежать – Антон очень быстро начал задыхаться. Я какое-то время держалась, но поняла, что ничего не получается.

– Если мы умрем, мы с Винсом найдем тут наши трупы! – радостно прокричала я сквозь стрекот пламени, – Думаю, к этому все и идет! Думаю, мы сразу же попадем в психушку или просто ляжем рядом и тоже сгорим! Слушай, точно – это же как в том анекдоте про медведя и машину! Сел в нее и сгорел! Блин, я наконец-то поняла, о чем этот анекдот, – о возможной встрече с самим собой в прошлом и о сгорающей, пылающей невозможности осуществления этой встречи!