— …в ночь полной луны.

— Ты прав, Стив.

— Ну, разумеется. В детстве я тоже читал Стокера.

— О нем поговорим позже.

— Не сомневаюсь. Что же случилось этой ночью?

— Разочарую тебя — ничего. Но на следующий день Влад потребовал того же. И далее — каждый вечер. Так прошел еще один месяц. А потом он велел старику убираться.

— И тот?

— Пытался спорить. Но Владислав, как и в случае с докторами, был категоричен. А точнее — груб.

— Прежде, как я понимаю, ваш друг не позволял себе грубости? До болезни?

— Правильно понимаете, Полли. Никогда, ни с кем. Даже в детстве. Не только грубости, но и простого панибратства. Небрежного тона. Сленга. Влад был воспитан на старый лад. И не желал меняться.

— Однако ж изменился.

— Увы.

— Знаешь что, Энтони… Пожалуй, я должен сказать тебе кое-что, прежде чем ты поведаешь наконец историю своего вандализма… Не перебивайте меня, Полли! Допускаю, что вы готовы благосклонно слушать его и дальше. Такова, надо полагать, профессиональная этика. Я, по счастью, ею не обременен. И потому называю вещи своими именами. Психов — психами. Вандалов, оскверняющих трупы, — вандалами. Без реверансов. Так вот, сэр Энтони…

— Остановитесь, Стив! Вспомните последний день на «Титанике». Тот, накануне «озарения». Вы были…

— Каким, интересно знать?

— Таким же, как сейчас.

— И каким же, Полли? Каким именно?

— Агрессивным. Не желающим слушать. До той поры, пока не выяснилось…

— Простите, Полли. Я вас понял и потому рискну перебить. Во-первых, ошибаетесь, дорогуша! Тогда я был растерян и, пожалуй, изрядно напуган. Говоря откровенно, я попросту запаниковал. Теперь — другое. Я взбешен. Прилететь из Москвы, пустив на самотек массу горящих дел, чтобы услышать пересказ дешевого триллера?! Нет слов! А во-вторых, кое-что вы заметили справедливо. Но преждевременно. В том смысле, что не дали мне договорить. «Пока не выяснилось…» В самую точку, дорогая леди. В самую точку! Ваш покорный слуга собирался сказать буквально следующее: «Сэр Энтони! Я внимательно, хотя не без труда, слушал вас и не услышал ничего, что позволило бы оправдать глупости, которые вы, похоже, натворили и ради которых, собственно, мне пришлось пересечь пол-Европы. Посему очень надеюсь — что-то, достойное нашего внимания, заключается в документах, в которых вы копались ночь напролет, прежде чем всадить осиновый кол в сердце покойника…» Брр, противно даже произносить такое! Мерзко. Запредельно. Ну да ладно. Словом, я надеюсь… Очень, повторяю, надеюсь, что из этих бумаг выяснится — слышите, Полли? — нечто более убедительное, чем та чушь, которую наш дорогой друг нес на протяжении часа.

— Это все?

— Все.

— Я не обиделся, Стив.

— Слава Богу!

— Собственно, вся та чушь, которую я нес на протяжении часа, призвана предварить одну лишь просьбу. Мою личную просьбу.

— Я слушаю, Энтони.

— Бумаги со мной.

— Их много?

— Остатка ночи, полагаю, хватит, чтобы проглядеть основные. И стало быть, завтра ты сможешь вернуться в Москву.

— Полли?

— Я готова.

— Благородная женщина! А что, если я скажу, что доверяю вам полностью?

— Боюсь, я не смогу пробить воздушный коридор этой ночью.

— Не понял?

— Мой самолет полностью в твоем распоряжении, Стив, но вряд ли ты сумеешь вылететь до завтрашнего утра.

— Не становись в позу, старина. Я же сказал, что надеюсь… Но читать на пару, чтобы потом пересказывать друг другу… Вы понимаете, о чем я толкую, Полина?

— Да. И уже сказала, что готова. К тому же вам явно не мешает выспаться, Стив.

— Не стану спорить.

— Тогда — до завтра. Отвезете меня домой, Энтони?

В машине Полину неожиданно осенило:

— Вы так уверенно говорили про остаток ночи, Энтони… Полагаете, Стив действительно не задержится дольше?

— Напротив, полагаю — его боевой настрой поутру рассеется.

— При чем тогда остаток ночи?

— Очень просто. Завтра я собирался вылететь в Бухарест. И думал: может, друзья захотят составить мне компанию?

— Интересная мысль…

— Обсудим за кофе?

— Тогда я вряд ли успею до завтра.

Внушительная папка с бумагами лежала у нее на коленях.

Лорд Джулиан вздохнул с пониманием. И с некоторым сожалением одновременно.

Свечи горели.

Две бледно-голубые свечи в тонком, прозрачном канделябре.

Зыбкое мерцание, подрагивая, разливалось в пространстве, преломлялось в причудливых изгибах цветного муранского стекла. Подсвечник был сработан так искусно, что казалось — сам источает таинственное свечение.

Стильная вещица.

И дорогая, вне всякого сомнения.

Ростов вопросительно взглянул на Лилю.

Дело, разумеется, заключалось не только в роскошной безделушке.

Стол был накрыт подчеркнуто торжественно.

Белая скатерть, нарядный фарфор, парадный хрусталь. Тонкими ломтиками нарезаны аппетитные деликатесы. Натюрморт сильно смахивал на картинку в глянцевом журнале.

Так не похоже на Мону Лизу.

Совсем не похоже.

Спору нет, Лилия любила вкусно поесть. Однако предпочитала, чтобы ее обслуживали другие. Сама готовила редко, неохотно. И вдруг — загадочная метаморфоза.

Брови Ростова поползли вверх и там на пару секунд застыли.

— А еще мы будем пить коньяк…

Она говорила вкрадчиво, тоном игривым, многозначительным, но одновременно с интонациями маленькой девочки, кокетливой и немного капризной.

Ростов наконец вернул брови на место и громко фыркнул:

— У нас появился богатый любовник?

— Глупый мальчик. Совсем глупый мальчик, к тому же ревнивый…

Он фыркнул еще громче:

— Вот еще! Если коньяк хороший…

— Хороший, можешь не сомневаться. Очень хороший… А насчет любовника ты, пожалуй, прав.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Кушайте на здоровье. Так где коньяк-то?

— Даже не спрашиваешь, кто он?

— Кто? Коньяк? Ну и кто же, Наполеон?