«Мурановский сборник» получил и [с] большим интересом прочел все, подписанное С. Д. Пишу Тютчевым[313] завтра.

Спасибо за вести о моих «неведомых» читателях[314]. На днях мне Вера Клавдиевна[315] писала, что встретила в трамвае неизвестного гражданина который во всеуслышанье заявил, что признает из поэтов «только Верхарна[316], Волошина и Уткина[317] (!)», и оказался следователем из Армавира. Всякие вкусы бывают.

Крепко обнимаю и целую тебя и Ирину. Маруся тоже. Маслины пришлем непременно. Максъ[318].

* * *

Воистину Воскресе, дорогой Сережа; твое письмо пришло как раз на второй день Праздника, а посылочка в четверг на страстной. Нас умилили и «калужское тесто», и «туесок» с маслом. Масло — прекрасное, но по дороге начало ёлкнуть. Оно пошло в куличи, образцы которых Маруся тебе высылает с цветами и акварелями. Спасибо за предложение о последних — посылаю тебе несколько для этой цели, обозначив сзади желательный «minimum» (по 10 р.). Сейчас, когда Ц. Е. К. У. Б. У.[319] прекратило платежи, — акварели нас кормят. <…> Наши планы на будущий год очень связаны с тобою и твоим возвращением в Россию. Именно мы очень надеемся, что по окончании срока твоей ссылки вы с Ириной приедете к нам и останетесь жить с нами на всю зиму. Это было бы прекрасное во всех отношениях разрешение вопроса и о зимовке будущего года, и о творческой работе. Я думаю, что мы бы подействовали бы друг на друга бодро и зажигающе. И тебе и Ирине было бы неплохо: у тебя была бы под руками и моя библиотека, и море. И мы не были так безысходно связаны с домом, как теперь, зимою — мы ведь не можем даже отлучиться в Феодосию: дом не на кого оставить. Подумай об этом и начнем заблаговременно действовать через М<ихаила> Л<ьвовича> Винавера, насколько это в его силах: ведь он политический Красн<ый> Крест и уже много хлопотал о тебе в первый период твоей ссылки. Я ему напишу о желательности такой комбинации. <…> Твой «Народный календарь»[320] очень интересен. <…>[321].

* * *

<…> Милый Сережа, спасибо за деньги, которые пришли вчера. Удивительное дело: с тех пор как мы живем без определенных источников дохода (пенсия обещана, но ее еще нет), как судьба начала явно тщательнее заботиться. Так — как только в доме иссякнет последняя копейка — мы немедленно получаем откуда-нибудь деньги. Либо акварели, либо дары друзей, во истину (не думайте о завтрашнем дне, ибо Отец Небесный печется о вас). Это всегда было в моей жизни (кроме случаев законного и правового заработка)…

Ввиду того, что ты мне писал, что ранее присланные акварели для большинства дороги, посылаю пять маленьких с оценкой в 5 руб. <…> Макс[322].

[Продолжение см. в главе «Киржач».]

Богаевский Константин Федорович

Богаевский Константин Федорович (1872–1943) — художник, пейзажист, живописец, график. Создатель эпически-романтического стиля пейзажа восточной части Крыма — легендарной Кимерии. Всю жизнь прожил в Феодосии. Участник выставок в России и других странах. В 1907–1908 годах посетил Италию и Грецию. Член объединений «Мир искусства», «Союза русских художников», «Жар-цвет». Заслуженный деятель искусств РСФСР. О своем творчестве он писал: «В своих композициях я пытаюсь передать образ этой земли — величавой и прекрасной, торжественной и грустной. Этот пейзаж, насыщенный большим историческим прошлым с своеобразным ритмом гор, напряженными складками холмов, носящий несколько суровый характер, служит для меня неисчерпаемым источником». Проиллюстрировал книгу Волошина «Годы странствий» (1910). Дурылин познакомился с Богаевским в 1926 году у Волошина в Коктебеле и в 1930-е годы был с ним в дружеской переписке. Сергей Николаевич очень ценил Богаевского как художника и как человека, хотел написать о нем монографию. Но не успел. «В черновых заметках к будущей книге сделал ряд ценных замечаний по поводу глубоко индивидуальных живописных качеств произведений Богаевского и сугубо „личностного“ восприятия им крымской природы»[323]. В 1941 году Богаевский оказался в оккупации, погиб в 1943 году при бомбардировке Феодосии. Бóльшая часть его работ хранится в запасниках Картинной галереи Айвазовского и фондах краеведческого музея Феодосии.

Дорогой Сергей Николаевич! Давно я получил Ваше чудесное письмо и прекрасное стихотворение. Меня очень глубоко тронула Ваша восторженная любовь к моему творчеству. Это всегда большая радость для меня, когда мои на холсте высказываемые мечты о преображенной земле находят отклик в душе человека, и это особенно дорого было мне услышать от Вас. Я рад, что рисунки мои доставили Вам такую радость…[324]

* * *

<…> Так вот как далеко от нас Вы загнаны волею судеб! Грустно, грустно это очень… Ваше письмо из Москвы я получил. Оно сейчас лежит у меня на столе, и я нередко его перечитываю вместе с Жозеф<иной> Густавовной[325]. Радовать оно меня не перестает — как я Вам благодарен за него! Вы в нем так ясно, сжато и глубоко изложили «мою веру», что никаких к ней дополнений я не могу прибавить. Вы впервые с глубокой любовью прониклись моим творчеством, сделали ясным для меня мой путь, которому я останусь верен до конца. <…> Какое это счастье художнику на пути своем встретить таких людей, как Вы. И хоть между нами легли необъятные пространства холодных снегов, душой я всегда буду с Вами, дорогой Сергей Николаевич! <…>[326]

* * *

Дорогой Сергей Николаевич! <…> Все то, что Вы говорите о моем искусстве, так не походит на то, что вообще говорится обо мне, и, в частности, на то, что докладывалось в речах и докладах на моем юбилейном вечере в Академии Художественных Наук[327]. <…> Спасибо за поздравление ко дню моих именин и за добрые пожелания, спасибо и за хвоинку далекого сибирского кедра. Этой хвоинке так отвечает Ваше описание хмурого севера со своими «неизмеримыми буднями» — это мы ярко чувствовали и глубоко Вас пожалели, дорогой Сергей Николаевич[328].

* * *

Милый и дрогой Сергей Николаевич! Ваше письмо трудно читать без грусти и печали за Вас. Всей душой чувствую, как трудно Вам, дорогой, среди беспредельных и бесприютных пространств Сибири, среди ее неулыбчивой природы и чуждых Вам людей, а впереди еще целый год такой одинокой жизни — трудно со всем этим примириться! Как должны Вы теперь понимать всю тоску Овидия — жителя полуденной страны, сосланного на мрачные берега Дакии. Да, много нужно иметь мужества и сил духовных, чтобы вести такую жизнь,