Тогда, вскочив, нагнув ее лицом к софе и схватив за талию, я был готов вонзить свой гарпун, но она меня остановила.

– Подожди. Не торопись.

Мне пришлось подчиниться и минуты три ждать, пока она рылась в сумочке, отыскивая презерватив.

Наконец атака началась. Она шумно дышала, словно задыхаясь, но покорно сносила зверские удары гарпуна и железную хватку рук, сжимавших ее бедра.

Вот он, Жак де Сор, победно вошедший в бесстыжую Гавану по грязному пути Обра Пиа, поработивший и подчинивший ее своей власти.

– Я по вкусу? По вкусу тебе? – вопил я.

– Да, да… Уже тогда, когда лежал на пляже.

«Что я говорил? – смеялся Франсис. – Сразу было ясно».

Когда она почти обессилела, я взял свой гарпун за основание – уже не гарпун, а настоящий багор капитана Абба, – и стал лупить ее по спине, по бокам. Но она была из тех, кто своего добивается. Обернувшись, заставила меня шлепнуться спиной на ковер и села верхом на огромный багор.

И поскакала, часто дыша и опираясь грудью на мои руки, пока наконец не рванулась вперед и не впилась зубами мне в губы. Я не выдержал, поток кипящей лавы вырвался из меня и обжег ей нутро. Она вскрикнула в ту же самую секунду, что и я.

«Матёрая пляжная шлюха», – внятно произнес Франсис.

Кэмел горделиво шагает по улице, позабыв и думать о грозящих ему опасностях. Покинув три дня назад жилище своей любовницы в Парраге и пошлявшись по Гаване, он считает, что ничего плохого с ним не случится. Торговцы марихуаной, которым надо отдать долг, поставлены в известность, что он, Кэмел, человек слова, и деньги будут скоро возвращены. Крутые парни ничего не ответили, но и не потребовали срочной уплаты. Так сообщил посредник, и Кэмелу хочется верить, что конфликт улажен. Другое дело – откуда взять деньги, ибо в кармане всего лишь сто песо, которые он стибрил у любовницы. На сегодня вполне хватит, и пивом можно упиться, смочить вечно сухую глотку. А завтра надо привести в исполнение давний план: ограбить кассиршу, которая каждый день ровно в два пополудни отвозит суточную выручку магазина верхней одежды в банк. Сумма очень приличная, гораздо больше той, что надо выложить наркодельцам, и упустить случай никак нельзя. Кассирша носит деньги в сумочке и ходит без провожатых. Детская забава, а не грабеж. «Раз, два – и порядок», – говорит себе Кэмел. Пригрозить бабе ножом, вырвать сумку и скрыться. А потом, если все пройдет гладко, должок можно и не отдавать, а обменять песо на доллары, достать лодку и рвануть в США. «Раз, два – и порядок», – повторяет он. Позавчера ему сказали, что у Чео, рыбака из Кохимара, есть лодка и парень готов за наличные переправить кого угодно и куда угодно. Вчера Кэмел уже известил Чео, что намерен отправиться в путешествие, причем в самое скорое время.

Строя планы на будущее, Кэмел заходит за угол обшарпанного дома, где в одной из квартир торгуют пивом, ромом, кое-чем из еды и даже марихуаной. Надо заморить червячка, хорошо выпить и покурить. Он так занят радужными мечтами, что не замечает человека, который, отделившись от стены, переходит улицу и незаметно следует за ним.

«Потрахаться бы с Юмой, – говорит себе чуло и улыбается. – Да оттянуться в Майами по полной».

Впрочем, все это может произойти только в том случае, если Чанго, Оггун и другие ориша дадут ему свое благословение на грабеж и побег. Он решает обратиться к ним этим же вечером через колдуна Орестеса, который с ними запросто общается. Однако Кэмел не учитывает других очень важных вещей – таких, как судьба, определяющая наши пути, или случай, решающий, когда и где наша судьба о нас вспомнит.

Судьба же предопределила, что Кэмел умрет молодым, очень молодым, от удара ножом, от СПИДа или утонет в море. Случай же распорядился так, что двое мужчин в один и тот же час – в восемь вечера, – мучимые жаждой и голодом, направились в одно и то же место, в обшарпанное здание на окраине Гаваны.

Кэмел и Пичи почти одновременно оказываются на пустынной темной улочке. Кэмел идет впереди, не замечая другого. Пичи украдкой, осторожно следует за ним.

Пичи, кроме того, что он давно зол на Кэмела и обещал Малу с ним посчитаться, всего несколько часов назад получил наказ дона Сантоса, главного наркодельца, проучить должника за обман, ибо сегодня утром дону Сантосу стало известно о намерении Кэмела купить лодку и удрать, не уплатив долга.

И вот Пичи, обожающий североамериканские фильмы про мафию с Вито и Майклом Корлеоне, на которых старается походить, перебегает улицу и в два прыжка оказывается за спиной Кэмела.

И вот Пичи выхватывает из-за пояса длинный и острый клинок и лихо его всаживает, как положено в таких случаях, в спину врага.

И вот Пичи, верный поклонник «Крестного отца-2», приговаривая: «Привет от дона Сантоса», уже смотрит на бездыханного Кэмела, лежащего у его ног.

Но Пичи, у которого на роду так написано, не замечает верзилу Батона, который как раз в эту минуту выходит из дома и, увидев труп своего друга, обрушивает на голову Пичи обрезок железной трубы: раз, другой… И в лужах крови лежат уже два трупа.

Мы возвращались в Гавану ночью в полном молчании. Франсис дремал, захмелев от пива, а я, приуныв, погрузился в размышления.

«Странная штука жизнь», – думалось мне. Странная и подлая. Такая же подлая, как я сам. Любил Монику, страдал от разлуки с ней, искал ее в отчаянии, проделал путь в полтораста километров до Варадеро в допотопном, медлительном, как старый верблюд, автомобиле, встретил ее роскошную мать, шлюху-мать, и что же? Улегся с ней, позабыв и Монику, и свою любовь, и свои страдания.

«Ну и мерзавец, – говорил я себе. – Свинья, не сумевшая справиться со своей похотью». Не вспомнил о Монике в ту минуту, когда она, возможно, страдала и нуждалась во мне.

Похрапывание Франсиса мешало мне сосредоточиться. Мы были единственными пассажирами в разбитом государственном грузовичке, который вез в Гавану мешки с картошкой. Шофер согласился за двадцать долларов довезти нас до города. На каждой рытвине, на каждом пригорке машина вздрагивала, едва не разваливаясь на части, ревела и шумно пыхтела. При этом храп Франсиса не утихал, а удивительным образом становился еще громче.

Счастливый малый Франсис. Никогда не забуду, как он спал в том грузовике, положив голову на один мешок с картошкой, ноги – на другой, и ничто его не волновало, ничто не тревожило – ни дорожная тряска, ни мои переживания. Меня тянуло поговорить с ним о происшедшем, узнать его мнение, выслушать совет, но он лежал как огромный мешок картошки, и приходилось ехать молча, терзаясь угрызениями совести.

Страшно хотелось выпороть себя. Хотя эпизод с Йоландой сам по себе ничего не значил. Я мог таким же образом развлечься с любой другой женщиной на пляже, и мир от того не рухнул бы.

Да, но все же я сыграл в любовь с ее матерью, с ее шлюхой-матерью.

Взглянул в окошко нашего крытого грузовика. Ночь была ясной и чистой. Впереди маленькими свечами мерцали огоньки Матансаса. В таком вселенском спокойствии даже храпящий Франсис вдруг притих. Мне вспомнились Оливейра и Мага. Были ли они верны друг другу? Кортасар о том ничего нам не сообщает. Думаю, были верны, хотя, если бы у Оливейры имелось кое-что получше пары стоптанных башмаков и потрепанной куртки, едва ли бы ему удалось сохранить свою верность.