Верность, любовь, прощение, вина – это всего лишь абсурдные слова в такой абсурдной жизни, как моя; слова, годные, вероятно, только для романа, который мне всегда хотелось написать, но не для этой повседневной, реальной жизни, какую мне уготовило провидение; не для этого жалкого существования, какое приходится влачить ежедневно и ежечасно.

Притомившись, я закрыл глаза. Когда вновь их открыл, грузовик тарахтел, нет, не по Pont des Arts[36]в Париже, а по мосту через тропическую речку Харуко.

– Мне надо отлить, – сказал шофер и остановил машину в конце моста.

– Что случилось? Где мы? – спросил, очнувшись, Франсис.

Он не просыпался с самого Варадеро. Его изначальное легкое похрапывание сменилось беспокойным храпом, видимо сопровождавшим кошмарные сновидения, которые затем, судя по уютному посапыванию, уступили место приятным снам.

– Шофер пошел помочиться, – сказал я, вылез из машины и сам помочился у парапета, не обращая внимания на одинокие машины, проезжавшие по одинокому мосту. Мои струи падали вниз, смешиваясь с водами речки, а где-то подальше они растворятся в море. Франсис последовал моему примеру.

– Знаешь, что я делаю? – спросил он.

– Отливаешь.

– Нет. Доливаю. Поднимаю уровень моря.

Я промолчал.

– Если бы все жители нашего Острова, – продолжал он, – одновременно помочились на всем побережье, то море залило бы кое-какие города. Конечно, лучше было бы всем жахнуть единой мощной струей, чтобы нам сорваться с якоря, который увяз в том самом месте, где мы сейчас сидим…

Франсис, сделав свое дело, вернулся на грузовик. Я за ним не пошел и несколько минут стоял, облокотившись о парапет, глядя вниз, на тихие воды реки, которая вроде бы и не течет. Потом сделал несколько шагов к концу моста и прислонился к каменной стенке. Мне страшно захотелось влезть на эту стенку и смотреть на звезды, которые пульсировали, как миллионы сердец. А если еще больше задрать голову или лечь наземь, какими бы они мне виделись?

Нет. Даже если бы я лег на землю, небо продолжало бы мне все так же подмигивать. От смены вертикального положения на горизонтальное ничего не меняется.

«А что, если перегнуться вниз, к реке?» – задался я вопросом.

Надо было всего лишь перебраться через эту каменную стенку, и можно упасть в пустоту, как падают парашютисты, только за плечами не будет спасительного парашюта.

В своем свободном падении – нет, не в эту реку, а в море – я, наверное, услышал бы крики Франсиса, а потом – уже ничего.

Я легко перелез через стенку и сел на нее, свесив ноги над речкой и немного откинувшись назад. Может быть, и Моника сидела вот так же на мосту, красивая, любимая, и смотрела на звезды, ища среди них более уютное местечко, чем эта злобная планета. Но такого места она не нашла и никогда не найдет.

– Эй, говнюк, что ты там делаешь? Давай, слезай оттуда, пора ехать! – Вопль Франсиса ткнулся мне в спину и заставил окаменеть.

Я медленно оглянулся и сполз с парапета. Не спеша подошел к грузовику. Мотор уже стучал, а из включенного радио несся вкрадчивый голос: «Смугляночка ты моя, уложи да прикончи меня».

Я влез в грузовик.

– Ну, чего надумал? – сказал Франсис.

– Не знаю.

– Наверное, пора заявить в полицию… – Слова Франсиса заглушались радиоголосом, их трудно было разобрать.

«Нет, еще повременю», – решил я про себя, вспомнив, что сказала Йоланда на прощание: «С моей дочкой ничего плохого не случилось. Наверное, отправилась к своей бабушке. Она иногда там отсиживается, когда надо укрыться от кого-нибудь или переждать что-нибудь. Это в Ла-Виборе», – и дала мне бумажку с адресом. Моника почти ничего не рассказывала о бабушке, но много ли она вообще мне рассказывала?

– До того как заявлять в полицию, попытаю счастья в последний раз, наведаюсь еще в одно местечко, – сказал я.

Моника открывает дверь. Перед ней стоит Малу, бледная, дрожащая.

– Наконец-то явилась! Где тебя носит? – воскликнула Моника.

– Надо поговорить, срочно…

– Да что произошло? – Волнение подруги передается Монике.

– Плохо наше дело.

– О чем ты?

– Очень плохо… – И Малу начинает плакать навзрыд.

Всему есть предел. До каких же пор мне искать Монику? Не могут же поиски продолжаться вечно. Если она хотела меня бросить или от кого-нибудь спрятаться, не предупредив, пусть это будет на ее совести. Я слишком долго гонялся за ней. Забросил свою работу по обмену жилья, свои собственные дела. Хватит бесполезной беготни. Подумаешь – цаца! В городе полно красивых женщин, и найдется кому меня утешить.

Да, мне случалось так думать. Хотя подобные мысли были несправедливы и нелепы. Я называл себя отъявленным эгоистом. И при этом глубоко вздыхал. Легкие наполнялись кислородом, и в темных мыслях появлялся просвет. «Нет никаких доказательств, что Моника меня оставила, – говорил я себе и снова повторял то, о чем постоянно думал: – Возможно, ей грозит серьезная опасность, ей плохо, но она не имеет возможности связаться со мной».

Я включал радио, и оркестр Рэя Кониффа возвращал мне душевное равновесие. Эх, если можно было бы начать жизнь снова, с самого начала. Женился бы я не на Бэби, а на Монике, и близняшки были бы ее дочерьми, и мы никогда не приняли бы у себя дома никакого Мальдонадо. А потом я усмехался. Какая чушь. Никак не могли мы с Моникой пожениться двадцать лет назад. Она была маленькой девчушкой, а я заканчивал школу. Эх, как часто что-то несбыточное представляется самым важным в жизни.

В концертном зале великий Рэй взмахивал палочкой, и мелодия «Only you»[37]затихала на все медленнее вращавшемся диске в радиостудии, откуда она долетала до моей клетушки.

Я видел себя рядом с Моникой, и теперь мы вместе слушали по радио Кинга с его «Forget my lips»… И вот мы уже танцуем с ней, щека к щеке, слившись телами, дыханием и биением сердец, а кудесник Нэт нашептывает нам, для нас: «Forget my lips, forget my heart, forget my fully heart».[38]Но внезапно наваждение рассеивалось, сменяясь голосом дикторши: «Радио «Народная энциклопедия» завершило свою получасовую передачу «Популярные мелодии». Понятное дело, Моники рядом со мною не было.

На этот раз я быстро оделся и вышел из дому. «Совсем раскис. Да, пора разыскать в Ла-Виборе ее бабушку», – твердил я, запирая за собой дверь.

Путь предстоял неблизкий.

Многие иностранцы полагают, что узнали город, побродив по Старой Гаване, пожив в Мирамаре или погуляв по Эль-Ведадо. Они глубоко заблуждаются. Кто не знает Ла-Виборы, тот не знает Гаваны.