С каких это пор люди стали смущаться петь на публике? Возможно, причина в упадке церковной культуры? И все же телевещание было наполнено песенными конкурсами, в которых не стесняются принимать участие зачастую совершенно бесталанные люди. Возможно, люди заинтересованы только в сольных выступлениях.

Конечно же, это был верх неуважения – явиться на похороны и невнятно бормотать псалом, хоть и нудный, но все же выбранный специально, чтобы почтить память покойного. Я запела громче. Мы с Рэймондом издавали больше шума, чем четыре соседние скамейки вместе взятые, и это не могло меня не радовать. Слова были очень печальные, и для меня как для атеиста в них не было ни намека на надежду или утешение, но все же долг требовал, чтобы мы их пели, и пели гордо – в честь Самми. Когда все закончилось, я села, счастливая оттого, что мы с Рэймондом выразили уважение, которого Самми заслуживал. Достаточно много людей повернулись и посмотрели на нас, по всей видимости, по достоинству оценив наше исполнение.

Пастор стал говорить о жизни Самми; мне было интересно узнать, что тот родился и вырос на овечьей ферме, рядом с крохотной деревушкой на северо-востоке Шотландии. После школы поступил в торговый флот, но, наскучив морской жизнью, обосновался в Глазго – с десятью фунтами в кармане, в новом костюме и без всякого желания возвращаться на ферму. Он познакомился с Джин в одной лавочке, когда покупал нитку с иголкой. Священник, явно довольный собой, сказал, что после этого они скроили себе счастливую жизнь. Потом последовала коротенькая проповедь – обычное пустословие, – после чего он, будто кассир, привел в движение ленту, и Самми исчез.

Сияя, как пуговица, с приклеенной улыбкой на лице, будто нам предстояла самая замечательная часть этой скорбной церемонии, пастор объявил, что сейчас мы споем прощальный псалом.

Мы с Рэймондом прилагали героические усилия, но одновременно петь и плакать невозможно – в горле встает ком, будто сливовая косточка, через которую не может пробиться звук. Рэймонд высморкался и протянул мне пачку платочков, которую я с благодарностью приняла.

Священник сказал, что семья будет рада, если мы присоединимся к ним в отеле «Хоторн Хаус», где будут поданы легкие закуски. Собравшиеся стали расходиться, пожимая друг другу руки и невнятно бормоча бессмысленные соболезнования. Я сделала то же самое. У выхода стоял ящик с надписью «вместо цветов» для сбора пожертвований в пользу Британского фонда по борьбе с сердечно-сосудистыми заболеваниями, и я увидела, что Рэймонд бросил в него банкноту в двадцать фунтов. Я опустила три монетки по фунту. Если уж на то пошло, то и это было слишком щедро. Поиски медицинских препаратов и эффективного лечения сердечно-сосудистых заболеваний стоят сотни миллионов фунтов, и ни три, ни триста фунтов не способны качнуть чашу весов и помочь найти эффективное средство.

Выйдя из крематория, я присела на невысокий парапет и подставила лицо солнцу. Я чувствовала себя безумно уставшей. Через мгновение рядом сел Рэймонд и чиркнул зажигалкой, но у меня не было сил от него отодвинуться. Он выпустил длинную струю дыма.

– Все хорошо? – спросил он.

Я кивнула.

– А ты как?

Он пожал плечами.

– Я, если честно, не большой любитель похорон, – сказал он, глядя в сторону, – напоминает о папе. Понимаешь, с тех пор прошло уже много лет, но мне все равно тяжело.

Я кивнула. Вполне ожидаемо. Время лишь притупляет боль от потери, но не уничтожает ее.

– Рэймонд, мне совсем, совсем, совсем не хочется ехать в «Хоторн Хаус» и есть эти легкие закуски, – произнесла я, – не могу больше думать о смерти. Просто хочу вернуться домой, переодеться в нормальную одежду и посмотреть телевизор.

Он потушил сигарету и бросил ее в цветочную клумбу за нашей спиной.

– Никто туда не хочет, Элеанор, – мягко сказал он. – Но мы должны. Ради семьи.

У меня, вероятно, был печальный вид.

– Оставаться долго совсем не обязательно, – тихо и терпеливо продолжал он, – просто покажись там, выпей чаю, съешь пирожок с мясом… Ну, ты понимаешь.

– Хоть бы мясо было высокого качества, а тесто хрустящим, – сказала я мечтательно, но без особой надежды и накинула на плечо ремешок сумки.

От крематория до «Хоторн Хауса» можно было дойти пешком. Женщина за стойкой администратора улыбалась, и не заметить, что из всех передних зубов у нее остался только один, было невозможно; оставшиеся были точно такого же оттенка, что горчица «Кольман’з Инглиш». Я не склонна осуждать людей за их внешность, но неужели среди всего персонала не могли выбрать никого другого для рецепции? Женщина указала в сторону зала «Брамбл сьют» и опять сверкнула щербатой благожелательной улыбкой.

Мы явились одними из последних, потому что большинство приглашенных преодолели незначительное расстояние от крематория до отеля на машинах. Я предположила, что в крематории, столь оживленном месте, требовалось как можно скорее освободить парковочные места. Не уверена, что хочу, чтобы меня сожгли после смерти. Пусть лучше меня скормят животным в зоопарке. Это будет экологично, и в то же время послужит отличным угощением каким-нибудь крупным плотоядным. Интересно, можно ли попросить о таком в завещании? Я сделала мысленную заметку, что необходимо написать во Всемирный фонд дикой природы и прояснить этот вопрос.

Я подошла к Киту и выразила ему свои соболезнования, потом нашла Гэри, чтобы сделать то же самое. Оба выглядели совершенно подавленными, что было вполне объяснимо. Требуется много времени, чтобы смириться с потерей и научиться жить дальше, если, конечно, человек вообще способен с таким справиться. Спустя все эти годы я в этом отношении все еще была в процессе.

Внуки тихо сидели в углу, вероятно, напуганные мрачной атмосферой. Следующий человек, кому я хотела сказать слова сожаления, – Лаура, но ее нигде не было видно. Обычно ее легко найти. Сегодня, помимо огромных темных очков, она надела короткое черное платье с глубоким декольте и туфли на головокружительных каблуках, а ее волосы были уложены в замысловатую высокую прическу, чем-то напоминавшую искусную клетку для птиц и прибавлявшую сантиметров десять росту.

Не обнаружив ни Лауры, ни обещанных легких закусок, я отправилась на поиски уборной. Я готова была спорить на что угодно, что там рядом с раковинами обнаружится пыльная чаша с абрикосовым саше. И оказалась права.

На обратном пути я заметила высокий каблук, видневшийся из-за задернутой занавески. В нише у окна сидела Лаура на коленях у какого-то мужчины, который, как вскоре стало ясно, был Рэймондом, хотя они обнимались так крепко, что мне потребовалось некоторое время, чтобы увидеть его лицо и убедиться. Я заметила, что на нем черные кожаные ботинки. Ну что ж, значит, хотя бы одна пара нормальной обуви у него есть.

Я вернулась обратно в «Брамбл сьют», не побеспокоив их; они меня не заметили, будучи чрезвычайно заняты. Слишком хорошо знакомый мне сценарий: в одиночку наблюдать за происходящим со стороны. Все в порядке. Обычное дело. После пожара в каждой новой школе я очень старалась, но все же что-то во мне делало меня лишней. По всей видимости, ни в одном коллективе не существовало выемки в форме Элеанор, куда я могла бы поместиться.