Фильм оказался черно-белым, речь в нем шла об умном толстом мужчине и глупом худом мужчине, которые поступили в Иностранный легион. Оба с очевидностью были неспособны к службе. В какой-то момент Рэймонд так захохотал, что расплескал на одеяло вино. Вскоре после этого я подавилась чипсами, и ему пришлось нажать на паузу, чтобы постучать мне по спине и дать прокашляться. Мне было очень жаль, что фильм так быстро закончился и что мы съели все чипсы и почти прикончили вторую бутылку вина, хотя Рэймонд для этого постарался больше меня – судя по всему, я не могу пить вино с той же скоростью, что водку или «Магнерс».

Он нетвердой походкой направился на кухню и вернулся с пакетом арахиса.

– Блин, еще миска, – сказал он.

Опять ушел, вернулся с мисочкой и попытался высыпать в нее орешки. Но рука его дрогнула, и они покатились в разные стороны по всему журнальному столику. Я засмеялась – сцена получилась в духе комиков Стэна и Олли, – и Рэймонд стал смеяться вместе со мной. Он выключил телевизор и включил музыку с помощью еще одного таинственного пульта. Музыка была мне незнакома, но она была приятной, нежной и непритязательной. Рэймонд закинул в рот горсть арахиса и захрустел.

– Элеанор, – сказал он, роняя изо рта крошки, – можно тебя кое о чем спросить?

– Спросить точно можно, – ответила я, надеясь, что сначала он прожует и проглотит.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Что случилось с твоим лицом? Тебе не… – он быстро наклонился и коснулся моей руки, лежащей поверх пледа. – Тебе не обязательно отвечать, если не хочешь. Я просто сую свой нос куда не надо, как последний мудак.

Я улыбнулась и отпила большой глоток вина.

– Я не против рассказать тебе, Рэймонд, – ответила я, к своему удивлению обнаружив, что это действительно правда: теперь, когда он меня спросил, мне в самом деле захотелось ему все рассказать.

Он спрашивал не из извращенного любопытства и не от скуки, а с искренним интересом, я это точно видела. Обычно такое заметно сразу.

– Пожар, – ответила я, – когда мне было десять. Пожар в доме.

– Господи! – воскликнул он. – Это, наверное, было ужасно.

Повисла долгая пауза, и я почти видела, как в воздухе появляются новые вопросы, как будто из головы Рэймонда вылетали буквы и складывались в слова.

– Короткое замыкание? Фритюрница?

– Нет, он возник вследствие преднамеренных действий, – ответила я, не желая вдаваться в дальнейшие объяснения.

– Ни хрена себе! – воскликнул он. – Поджог?

Я хлебнула еще немного бархатистого вина и ничего не сказала.

– И что было потом? – спросил он.

– Ну, – ответила я, – я уже упоминала, что никогда не видела своего отца. После пожара надо мной оформили опекунство. Приемные семьи, детские дома, потом опять приемные семьи – я переезжала примерно каждые полтора года. Потом мне исполнилось семнадцать, я поступила в университет, и муниципальный совет выделил мне квартиру. В которой я живу по сей день.

На его лице отражалась такая печаль, что мне тоже стало грустно.

– Рэймонд, – сказала я, – в этой истории нет ровным счетом ничего необычного. Множеству людей приходится расти в куда более трудных обстоятельствах. Это просто факт моей биографии.

– Все равно это неправильно, – возразил он.

– У меня всегда была крыша над головой, еда, одежда и обувь. Я всегда была на попечении взрослых. В мире миллионы детей, которые, увы, не могут всем этим похвастаться. Если вдуматься, мне еще очень повезло.

У Рэймонда был такой вид, будто он вот-вот заплачет, – должно быть, из-за вина. Говорят, оно делает людей сентиментальными. Я чувствовала, что между нами призраком повис невысказанный вопрос. «Не спрашивай, не спрашивай», – мысленно заклинала я Рэймонда, скрестив под пледом пальцы.

– А твоя мама, Элеанор? Что случилось с ней?

Я залпом выпила остатки вина.

– Рэймонд, если ты не против, мне не хотелось бы говорить о мамочке.

Он выглядел удивленным и – знакомая реакция – немного разочарованным. К его чести, настаивать на развитии темы он не стал.

– Как скажешь, Элеанор. Ты ведь знаешь, что ты в любой момент можешь поговорить со мной, если захочешь?

Я кивнула. К моему удивлению, я действительно это знала.

– Честное слово, Элеанор, – добавил он, посерьезнев от вина, – мы теперь друзья, правда ведь?

– Правда, – ответила я, сияя.

Мой первый друг! Конечно, это был плохо одетый компьютерный мастер с набором вредных привычек, но все же! Да, прошло немало времени, прежде чем у меня появился друг; я прекрасно осознавала, что у моих ровесников, как правило, есть один или два друга. Я их никогда не избегала, но и не пыталась отыскать: мне всегда было так трудно найти людей, мыслящих так же, как я. После пожара мне так и не удалось встретить человека, который мог бы вписаться в образовавшиеся внутри меня пустоты. Мне не на что жаловаться; в конце концов, это была только моя вина. Да и потом, в детстве я так часто переезжала с места на место, что просто не имела возможности поддерживать контакт с людьми, даже если бы захотела. Все эти приемные семьи, все эти новые школы. В университете я влюбилась в классическую филологию и с радостью посвятила себя учебе. Казалось, несколько пропущенных студенческих вечеринок – честная плата за высшие баллы и щедрую похвалу преподавателей. И, разумеется, несколько лет со мной был Деклан. Ему не нравилось, когда я без него пыталась общаться с окружающими. В его присутствии, впрочем, тоже.

Получив диплом, я сразу же устроилась в компанию Боба, и бог свидетель – там точно не было моих единомышленников. Стоит привыкнуть к одиночеству, как оно становится нормой. Для меня точно стало.

Но почему сейчас Рэймонд захотел стать моим другом? Возможно, ему тоже одиноко. Возможно, он меня пожалел. Возможно (не очень вероятно, но все же допустимо), он счел меня способной вызывать симпатию. Кто знает? Я повернулась, чтобы обратиться с этим вопросом к нему, чтобы сообщить, как я рада, что у меня наконец появился друг, но увидела, что он сидит, уронив голову на грудь и слегка приоткрыв рот. Однако очень быстро он вновь ожил.

– Я не спал, – заверил он, – просто… закрыл на секунду глаза. Сегодня был адский день.

– Это точно, – сказала я, и я действительно так думала.

Надев свои туфли с каблуком рюмочкой, я спросила, не вызовет ли он мне такси. К моему ужасу, было уже девять часов. Я встревоженно выглянула на улицу в щель между шторами. Там было темно. Хотя в такси мне ничего не будет угрожать. Ведь все водители проходят полицейскую проверку, разве нет?

Рэймонд проводил меня вниз и открыл передо мной дверцу машины.

– Счастливого пути, Элеанор, – сказал он, – хороших тебе выходных. Ну что, до понедельника?