А. Г. Орлов — императрице Екатерине II

Ропша, 7 июля 1762

— Ваше императорское величество, нарочный с письмом.

— Нарочный? Наконец-то. Проси и двери за собой притвори.

…Письмо. Вот оно… Уже?.. Не рано ли?.. Алексей Орлов толковал: лишь бы не поздно. Может, его правда. Так безопаснее. Только он и мог бы скоро так обернуться. И письмо. Теперь главное — письмо. Ловко он как! Умен, ничего не скажешь. И хитер. Не то, что Гриша. Вот поди, два брата, не разлей вода, а не сравнишь.

Уж на что Гриша храбр, а решиться ни на что не может. Не мое, мол, Катенька, дело. Ты уж, матушка, лучше сама, а мне скажи, что исполнить — я мигом. Если что, с ним покойней. А Алексей Григорьевич — ему рисковать надобно. Азартен — ничего не скажешь. Сколько часов с ним прошло, а все как на вулкане. Себя не помнишь.

Письмо в шкатулку убрать и в надежное место. Чтоб при случае показать. Беречь, как зеницу ока. Гляди, и писать-то без ошибок не научился, а объяснил — лучше некуда.

Вот эту шкатулку, что для набора бриллиантового. Какие там еще бриллианты! Дашкова, поди, сей час примчится — ей в руки дать. Ей непременно. За великую княгиню горой стояла, а великого князя тоже жаловала. Крестный ведь. С ней будто подменяли его: от бокала отрывался, дельные вещи иной раз говорил, подарками сыпал. Может, она одна и благоволила ему от сердца. Остальные — Романовна первая — из расчета.

Послам показать. Господи, совсем обеспамятела: нарочный так к притолоке и прирос. Шинели не скинул. Ботфорты в грязи — лужа у порога натекла. Глаз не сводит.

— Благодарствую, друг мой. Поди с Богом.

— Никак нет, ваше императорское величество. Велено мне Алексеем Григорьевичем без проволочки ворочаться. И с ответом.

— Ах, да, с ответом… Писать не стану. Передай на словах господину Орлову — пусть не казнятся. В животе и смерти Бог волен, а я ни на кого гнева не держу. Пусть распорядится с телом в Бозе почившего императора, чтоб в Петербург везли, и сам сюда поспешает. Здесь Алексей Григорьевич мне надобен.

— А тело…

— Что тело? Алексей Григорьевич лучше меня знает, как устроить, чтобы шуму лишнего да суматохи не было. Народ ведь, Бог ему судья, не любил покойного. Но почести ему воздать положено. Как христианину. Не более того.

— Доставить, значит, следует…

— В Александро-Невскую лавру. Настоятелю передать. Ему скажут. Ждать он будет. Поди, поди, мой друг.

— Друг мой, какое облегчение увидеть вас около себя! Вы не поторопились ко мне, княгиня, после этих ужасных известий. Целый день я металась в одиночестве и ни с кем не могла поделиться охватившим меня ужасом другим слов для произошедшего я просто не в состоянии найти.

— Да, ваше величество, все произошло слишком быстро для вашей славы и моей совести.

— Вы говорите так, как будто в этом был момент преднамеренности, княгиня. Но, слава Богу, произошел всего лишь несчастный случай. Страшная случайность, погрузившая в отчаяние всех очевидцев.

— Этого надо было ждать, раз рядом с императором появился Алексей Орлов.

— Вы не правы, совершенно не правы, дитя мое. И чтобы окончательно вас в том убедить, вот письмо, написанное непосредственно после трагической смерти.

— Увольте меня от чтения обращенных к вам строк, ваше императорское величество.

— И все же вы не можете их не прочесть. Это необходимо для трезвой оценки случившегося. Несправедливые обвинения не перестают быть несправедливыми, если они обращены и к несимпатичному вам человеку. Вы же всегда стремились к истине и проповедовали доброту. Прочтите же, княгиня.

— Да, если бы не рука Алексея Орлова…

— Вы бы поверили, не правда ли? Но я хочу поделиться с вами тем, что происходит сейчас в моей душе. Я столько лет знала императора… и такого разного… Если бы вы знали, каким очаровательным он был при нашем первом знакомстве. Почти красивым — его очень изменила оспа, — которой он переболел в год нашей свадьбы. Ловкий. С какой легкостью он переходил с немецкого на французский, на шведский, даже пытался говорить отдельные фразы на итальянском. И он столько рассказывал о прошлом Швеции. Швеция была его настоящей мечтой.

— Я знаю.

— Он говорил с вами о ней? И, наверно, интересно говорил? В юности он умел быть превосходным рассказчиком. И так мило смеялся.

— Я много обязана покойному императору по части знаний.

— Вот видите, видите, как много он потерял с годами! И потом наша свадьба. Мы венчались 21 августа 1745 года. Была чудесная погода. Светило солнце. Светило солнце… И летели журавли. Очень высоко, так что не было слышно их клекота. А великий князь спорил, что слышал, и начал сердиться, когда я отнесла это к его воображению. А через четыре дня мы провели целый вечер в Оперном театре. Шла бесконечная опера «Сципион Африканский». В самом деле бесконечная — она началась в шесть вечера и тянулась чуть не до полуночи. Должна вам признаться, я равнодушна к музыке. Мне хотелось есть, и я едва сдерживала зевоту. А великий князь восхищался какими-то скрипичными пассажами, партией флейты и кричал на весь театр «браво». Это было так нарочито, как будто мне назло.

— Император хорошо играл на скрипке, и мне не раз доводилось музицировать вместе с ним.

— Нет, нет, не пытайтесь меня приобщить к вашей страсти. И только представьте себе мой ужас, когда по настоятельной просьбе великого князя тот же «Сципион Африканский» да еще со значительными дополнениями был исполнен через месяц или два. Великий князь отмечал каждую вставку, одними восхищался, другие осуждал, а я была уверена, что непременно усну, и все время сжимала и разжимала руки.

— Император говорил, что не пропускал ни одного спектакля в придворном театре. Он помнил все спектакли, названия пьес, имена комедиантов. И уверял, что только это поддерживало его добрые отношения с покойной императрицей, обожавшей музыку.

— Если только все это не было притворством.

— Притворством? Но с какой стати, ваше величество?

— Чтобы производить впечатление просвещенных людей. Насколько было лучше, когда в Оперном театре шли французские и итальянские комедии. Во всяком случае, мучить себя операми и концертами я не стану. Да кстати, их не любят ни Григорий Григорьевич, ни Алексей Григорьевич. Так что у меня есть все основания считать, что я не одинока в своем равнодушии.

— А где можно будет проститься с императором, ваше императорское величество? Хотя что я спрашиваю — конечно, во дворце. И, вероятно, в Петропавловском соборе?

— Что за идея? Петр Федорович подписал отречение и, следовательно, не имеет права на государственные почести. Я думаю, самое разумное последовать примеру покойной императрицы. Для принцессы Анны Леопольдовны она выбрала Александро-Невскую лавру. Там покоятся все члены императорского дома. И постаралась сократить время этой никому не нужной церемонии. Помнится, тело было выставлено для прощания 21 марта утром, а на следующий день состоялось погребение.