застрелился. Наступление было возобновлено с успехом на австрийском фронте, но в феврале 1915 года новое наступление в Восточной Пруссии привело к провалу у Аугустово. 2 мая неистовый австро-венгерский натиск прорвал юго-западный фронт русских.

Наши войска, плохо накормленные, плохо снабжавшиеся, сражались в отвратительных условиях против армии с лучшим в мире оснащением. Целые полки гибли, не имея возможности защищаться, так как не получали вовремя необходимых боеприпасов.

Героизм войск не мог заменить неспособность командования, дезорганизацию транспорта и недостаток боеприпасов: отступление перешло в бегство. В тылу было возбуждено общественное мнение. Говорили о предательстве; причиной объявлялась императрица, так же как и Распутин, и все возмущались слабостью императора.

В то время, и особенно в Москве, городе прежде всего купеческом, большинство крупных предприятий было в руках немцев, надменность которых была безгранична. В командовании армии, как и при дворе, множество высоких лиц носили немецкие фамилии. Большинство было прибалтийского происхождения и не имело ничего общего с нашими врагами, но от этого неприятное впечатление в массах не менялось. Многие люди из народа наивно верили, что император по доброте принял в свою свиту пленных немецких генералов. А в других кругах удивлялись, как важнейшие посты не были доверены людям с русскими именами и русского происхождения. Агенты германской пропаганды использовали это положение, чтобы возбудить негодование против императорского дома, напоминая, что царица и большинство великих княгинь немки. То обстоятельство, что государыня ненавидела Пруссию в целом и Гогенцоллернов в частности, ничего не меняло. Моя мать обратила внимание императора на ужасное впечатление, которое производит обилие немецких имен среди придворных вельмож. «Дорогая княгиня, – ответил он, – что я могу поделать? Они ко мне все так привязаны и так преданы! Действительно, многие стары и даже слабы умом, как мой бедный Фредерикс[130], который однажды подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал: «А, вот и ты. Тебя тоже пригласили к завтраку?”»

* * *

21 марта 1915 года моя жена родила дочь, которую мы назвали Ириной, как и мать. Когда я услышал первый крик ребенка, я был поистине счастливейшим из людей. Акушерка, мадам Гюкст, была великолепной персоной, болтливой, как все ее коллеги; ее клиентура состояла из большинства дворов Европы. Она знала о них все сплетни, и когда ее наводили на эту тему, была неистощима. Надо сказать, что ее рассказы были весьма смачными, и я с таким же удовольствием слушал, с каким она – рассказывала.

Крещение проходило в нашей церкви в присутствии императорской семьи и нескольких близких. Император был крестным отцом, вдовствующая императрица – матерью. Моя дочь, как некогда ее отец, чуть не утонула в купели.

В том же году отец получил от императора заграничную миссию. Мать была не совсем спокойна. Она знала особенный, фантастический характер мужа и отказывалась его отпустить без себя. Эти страхи были напрасны: отец выполнил поручение без всяких неприятных инцидентов. Его поездка началась с Румынии, государя и государыню которой он знал лично. В то время Румыния не была готова воевать и колебалась в выборе будущего противника. В ходе долгих переговоров с королем Каролом в присутствии первого министра Братиано отец чистосердечно изложил позицию России и получил формальное обещание, что настанет день, когда Румыния присоединится к союзникам. Синайский дворец произвел на него большое впечатление, особенно же апартаменты королевы, где большой каменный крест соседствовал со шкурами, роскошными мехами, цветами и человеческими черепами.

Во время пребывания в Париже отец встречался с президентом Пуанкаре[131], генералом Жоффре[132] и другими высокими лицами. Он вручил французскому генералиссимусу в его главной квартире в Шантильи крест Св. Георгия, присланный ему царем.

Посещение траншей привело его в восхищение смелостью и душевным подъемом войск. Забавные надписи над входом в блиндажи демонстрировали характер французских солдат: «Воспоминания о Мари», «Лизетта», «Прощай, Аделаида», «Мой отдых без Розы». Обедая в тот же вечер в Рице, он с удивлением увидел, что столовая полна английских офицеров. Эти офицеры в безупречных мундирах покинули фронт в три часа пополудни, чтобы вернуться туда утром следующего дня, пообедав в Париже и проведя ночь в машине для сокращения расходов. Видя их такими невозмутимыми, беспечными, с трубками в зубах, с трудом можно было поверить, что несколько часов спустя они будут на передовой.

В Лондоне жизнь была более суровой и размеренной. На следующий день по приезде отец был принят Георгом V[133] и королевой Марией. Монархи показались ему усталыми и озабоченными, как будто вся ответственность за войну с чередой ее ужасов лежала на их плечах. Он беседовал с лордом Китченером и восхищался его прекрасным, ясным умом еще более, чем его великолепными манерами. Хорошо осведомленный обо всем происходящем в России, лорд Китченер высказывал большую тревогу о будущем.

Вернувшись на континент, отец отдал визит бельгийским государю и государыне, благородное и смелое поведение которых еще более подняло их престиж среди собственного народа и в глазах союзников[134]. Он также встречался с принцем де Галлем, будущим Эдуардом VIII[135], герцогом де Кэнногтом и генералом Френчем[136], все еще очень деятельным, несмотря на возраст.

Прежде чем покинуть Францию, отец имел свидание в Шантильи с генералом Жоффре, чтобы поделиться впечатлениями, вынесенными из Англии после контактов с верховной властью.

Миссия отца закончилась, и он вернулся в Россию, где император доверил ему пост генерал-губернатора Москвы. Он занимал его недолго. Один человек не мог бороться с немецкой камарильей, занимавшей все значительные посты. Видя шпионаж и предательство, царящее повсюду, отец предпринял драконовские меры, чтобы очистить Москву от этого тайного господства противника. Но большинство министров, обязанных своим положением влиянию Распутина, были германофилами, они держались откровенно враждебно к генерал-губернатору и противились всем его распоряжениям. Возмущенный систематической оппозицией, которую он встречал, отец уехал в Главную ставку, где имел беседу с царем, главнокомандующим, главным штабом и министрами. Без обиняков, напрямик он изложил ситуацию в Москве, перечисляя факты и называя виновных. Эта жесткая критика произвела ошеломляющий эффект. До сих пор никто не решался поднимать при императоре голос против должностных лиц. К несчастью, это был удар шпагой по воде.

Немецкая партия, окружавшая государя, была достаточно сильна, чтобы быстро рассеять впечатление, произведенное словами генерал-губернатора. Вернувшись в Москву, отец узнал, что он освобожден от должности.

Все русские патриоты были возмущены этой мерой и слабостью императора, согласившегося на нее. Сражаться с немецким влиянием становилось невозможно.

Обескураженный отец уехал с матерью в Крым. Я же остался в Петербурге, чтобы продолжить свою службу в госпиталях. Но вскоре