Пленных согнали в погреб и хорошенько заперли дверь. Кто-нибудь потом откроет. Я бы, конечно, им пару гранат на прощание бросил, но Юлий просил земляков по возможности не обижать. Ладно, один хрен, им теперь в штрафную роту всем коллективом.

А когда мы выбрались уже на дорогу, никого при этом не встретив, я окончательно поверил в то, что командирова удача с нами. Потому что начался снежок, вроде и легонький, но с ветерком, поземочкой небольшой. Вряд ли через полчаса по такой погоде кто-то сможет понять, куда мы поехали.

Глава 17

Если честно, я вот эти все подсмотрел-подслушал не очень люблю. Для дела если, то да, тут сам отличился не раз. А вот так, для праздного любопытства, кто с кем, сколько раз и зачем – я пас. А вот вляпался по самое не могу. И перед товарищами неудобно, хотя они зла на меня не держали.

Виной всему какая-то ерунда, попавшая мне в сапог. Да так неудачно, что я идти не мог. Вроде и осталась пара шагов всего до крыльца, а вот остановился, чтобы вытряхнуть помеху. И как раз под окном нашей со Стариновым палаты. Хоть и выздоровели вроде, а все продолжали полушутя эту комнатку между собой так называть.

Пока стащил обувку, опираясь о подоконник, слышу, как через приоткрытую форточку разговаривают Старинов и Базанов. Причем беседа официальная вроде, судя по тону, и только началась.

– Ты пойми, Иван Федорович, я ведь не для того спрашиваю, чтобы материалы собирать.

Я сам считаю, что Соловьев – очень хороший командир.

– Ну, насчет очень хорошего командира – это ты, товарищ Старинов, погорячился, – отвечает Базанов. – Опыта маловато пока. Но он имеет качество, которое отличает его от нас всех.

– Это какое же? – Слышу, Илья Григорьевич заинтересовался. Да и мне тоже любопытно стало.

– Удача. Фарт, если хочешь, – торжествующе заявил Базанов.

Ну и начал травить про взрывы в Киеве, побег из лагеря и прочие наши похождения. И везде подводит к тому, что если бы не я со своей везучестью, то всех бы давно похоронили и забыли, как звать.

Бывает такое: как втемяшит кто какую идею себе в голову, так и подгоняет под это дело теории всякие. А на войне насчет удачи был пунктик. У всех, наверное. Жить хочется, вот и придумывают обереги, приметы появляются, как грибы после дождя. Ну и легенды про ребят, которых пули не берут, само собой. Вот и Иван Федорович мимо этого не прошел. Хотя и Кирпонос, помнится, тоже нет-нет, да вспоминал про это дело.

Тут я наконец-то справился с хреновиной, мешавшей мне ходить, и натянул сапог на ногу. Зашел в палату и сразу повинился: мол, стал невольным свидетелем. И категорически против всех измышлений товарища Базанова как не соответствующих диалектическому материализму, научному атеизму и граничащих с поповским мракобесием пополам с потаканием малограмотным предрассудкам. Посмеялись, конечно, но Иван Федорович вроде как слегка ненатурально.

– Ты пойми, – сказал я ему, – что удача сопутствует только тем, кто тщательно подготовился и правильно использует в свою пользу все обстоятельства. А то так можно с верой в удачу и в лужу сесть.

Короче, вроде обиды не осталось. Да и что мы, барышни на выданье, губы дуть за любую хренотень?

Тем более что нас отвлекли совсем на другое. В дверь кто-то постучался довольно требовательно, не сапогом, конечно, но близко к этому, и в комнату решительно вломилась слегка запыхавшаяся Прасковья Егоровна, которая тащила за собой Ильяза. Товарищ Ахметшин, в отличие от своей спутницы, выглядел как-то немного ошарашенно.

– Так, товарищ командир, вы должны зарегистрировать брак сию же минуту! – заявила Параска тоном, не предполагающим возражений.

А, ну теперь понятно, почему татарский лейтенант и надежда всего Агитпропа выглядит так, будто его стукнули из-за угла пыльным мешком. Видать, девушка озвучила условие для доступа к своему телу, а он, пока думал не той головой, что на плечах, согласился. Наверное, просто сказал: «Конечно, любимая!» Нет бы добавить «как только одержим полную и безоговорочную победу над германским нацизмом и мировой буржуазией». Молодой, не понимает тонкостей ухаживания. Это как в старом анекдоте про потерпевших кораблекрушение. Выбросило на остров троих мужиков: двадцати, тридцати и сорока лет. Смотрят, рядом тоже остров, а там спасшиеся женщины. Вот молодой с воплями «Бабы!» бросается в воду и собирается плыть. Тридцатилетний останавливает его и предлагает: «Не спеши, сейчас плот построим». А самый старший мужик садится под пальму и говорит: «На фига вообще париться? Скоро сами приплывут».

Ладно, надо помочь товарищу хоть немного. По крайней мере, дать время в себя прийти.

– Прямо сию секунду не могу, – ответил я как можно серьезнее невесте. – У нас с товарищами совещание, и прерывать его, даже по такому важному поводу, не вижу смысла. Заявление вы написали? – оборвал я зарождающийся протест.

– Н-нет, – мотнула головой Параска. Видать, думала, что все пройдет без препятствий.

– Так напишите заявления. Жених кто?

– Как кто? Вы издеваетесь, Петр Николаевич? Вот же он! – И она ткнула локтем Ильяза, закивавшего, как китайский болванчик.

Так, глаза заблестели, сейчас слеза брызнет. Ничего, деточка, поплачь, меньше писать будешь.

– С чего ты взяла? Я тебя недавно спрашивал, собираешься ли ты замуж, ты сказала, что нет. Теперь вот собралась, суток не прошло. Мне же надо выяснить все подробности. Все, идите, завтра принесете заявления, посмотрим, – вытолкал я парочку за дверь. А то и самому смешно, и товарищи вон давятся, скоро не выдержат.

* * *

– В Москве снежная буря, – выглянул из кабины «Дугласа» пилот. – Аэродром не принимает, ухожу на Рязань.

Мы с Яковом переглянулись. Как день начнется, так он и закончится. Сначала долгожданный самолет опять блуждал над полем, где мы готовились к его приему. Утаптывали снег, жгли костры с дымом взамен шашек, чтобы показать ветер. Да и попробуй еще найти такую площадку, чтобы такая дура с пробегом в четыре сотни метров приземлилась. Потом при посадке «Дуглас» въехал в какую-то ямку и чуть не перевернулся. Всем отрядом вытаскивали его обратно, ругая пилотов. Разгрузка тоже шла с приключениями. Когда самолет приподнял хвост, весь груз сорвало и раскидало по фюзеляжу. А как народ увидел кучу детонаторов, вывалившихся из ящиков, мат стоял такой, что даже я, привычный к тюремным загибам, обалдел. Отличился Ильяз, который выдавал одновременно из русского и татарского. Собирать вручную все это добро мало кому хотелось.

И вот теперь эта снежная буря…

– Ничего, – махнул