В небольшом кабинете по соседству был уже накрыт по-походному стол. Та же непритязательная закуска, не выходившая за пределы содержимого арестантской пайки (только без щей), колечко колбаски, огурчики… Чего было вдоволь, так это дармового казенного спирта. Пили много и не пьянели.

Ну а Хилов опять облачился в свой родной фартук. На фуршет с начальством его не пригласили, но он не слишком расстроился. По-хозяйски оглядев еще раз камеру, он позвал заключенного Горячева, работавшего в лаборатории уборщиком, заставил его прибрать в камере и вызвать санитаров, чтобы забрали труп на экспертизу. На прощанье еще раз взглянул на свою жертву. К своему глубокому разочарованию, удовлетворения от увиденного не получил. На мертвенно-бледном лице застыло выражение кротости и смирения. Хилов, пожалуй, впервые за все время работы в лаборатории почувствовал жалость к отравленной им жертве, а потом испытал страх и быстро вышел из камеры.

После нескольких экспериментов от желудочно-кишечных форм отравления все же пришлось отказаться. Для достижения быстрого результата «пациентам» приходилось давать значительные дозы яда, которые оставляли слишком очевидные признаки отравления. Людей мучили сильные головные боли, они теряли сознание, впадали в коматозное состояние. Смерть наступала хотя и быстро, через десять — пятнадцать минут с начала действия яда, как у Нечаева, но при вскрытии перед экспертами все же открывалась классическая картина отравления: сухость кожи, темная густая кровь в полостях сердца и сосудах. Так что оптимизм Могилевского относительно подгонки под язвенную болезнь не был подкреплен серьезными гарантиями.

Безусловно, для определенных операций разработанный препарат годился. Например, чтобы подсыпать отраву и немедленно скрыться, избегая возможных подозрений. Но для таких приемов не требовалось проводить никаких специальных исследований, вести научные разработки. Для них были нужны лишь смелые и толковые исполнители. Такие, каких подбирал в свои диверсионные команды для работы в немецком тылу генерал Судоплатов. Разведчик обязан действовать тоньше.

Война предъявляла свои требования. Возникла необходимость в специфических средствах ведения борьбы с врагом. Этим занимался отдел оперативной техники, который тесно взаимодействовал с лабораторией Могилевского. Работы хватало всем. Хорошо, что Григорий Моисеевич еще в самом начале войны предусмотрительно отправил свою семью в Оренбургскую область, подальше от возможной линии фронта, и теперь мог почти круглосуточно заниматься работой, не опасаясь за жизнь близких. К тому времени Вероника родила ему второго сына. Периодически он получал из Оренбургской области длинные, пространные письма. Сердобольная жена беспокоилась о его здоровье, рассказывала о том, что дети учатся хорошо, помогают ей во всем и очень скучают по отцу. Просила о них не беспокоиться. Заботами отца семейства родные были устроены неплохо и сумели вполне благополучно пережить лихую годину. На сердце у Григория Моисеевича было спокойно.

Как и начальник, все остальные сотрудники лаборатории почти круглосуточно находились на службе. Собственно, Могилевского такой режим вполне устраивал: все равно в пустой квартире его никто не ждал. Он с головой ушел в научные и практические дела. Само собой разумеется, подчиненные вынуждены были подстраиваться под его распорядок дня. А куда денешься, если руководитель сам сутками не выходит за пределы своей лаборатории? Ему постоянно кто-то был нужен, что-то требовалось уточнить, представить, рассчитать, подготовить, выполнить. Что делать?! Когда постоянно слышишь по радио, читаешь в газетных сводках о том, как на фронте гибнут солдаты и офицеры во имя достижения победы, всякое нытье относительно жесткой дисциплины в столичных министерских коридорах начальство обязано пресекать сразу: не нравится, не устраивает — отправляйся в окопы, там и командуй, стреляй, побеждай.

Больше всех из-за такого плотного, круглосуточного графика страдал Хилов. Он то и дело отпрашивался у Могилевского, летел домой, но жену заставал там очень редко и возвращался в лабораторию мрачный. Анюта то и дело подкалывала его:

— Ну как там твоя ненаглядная? Тоскует, наверное, бедняжка по своему муженьку. Хоть бы обеды сюда ему носила, а то все на макаронах да на картошке…

Хилов злился еще больше. Бегал домой по ночам. Особенно после получения зарплаты или продпайка. Все нес в дом, лишь бы задобрить свою супругу. Когда удавалось застать жену, та даже позволяла ему исполнить свой супружеский долг. Неважно, что порой она была просто пьяной, не удостаивала лаской, не сразу поддавалась его прихоти, а возбудившись, в постели иногда называла его то Ваней, то Сергеем. Хилов был рад и этому. От сознания того, что ему, нелюбимому, отдается красивая женщина, он испытывал еще большую страсть.

А работы в лаборатории становилось все больше. Особенно изрядно пришлось повозиться с отравленными пулями. Их разработкой сотрудники занялись вскоре после начала войны. Долгое время, несмотря на все старания, осуществить идею никак не удавалось. От высокой температуры в момент выстрела ядовитые компоненты сгорали. Руководство НКВД выражало постоянное недовольство результатами работ в этом направлении, начальник лаборатории нервничал.

— Понимаешь, — жаловался Могилевский коменданту Блохину, — от нас с тобой все требуют срочно сделать такую штуку, чтобы стреляла почти без звука и поражала сразу насмерть, независимо от того, в какую часть тела угодила пуля. А как это сделать — никого не интересует. Ругаются, бездельниками обзывают.

— Ты же знаешь, я настоящий заводской цех создал, всех слесарей-токарей на это дело посадил. Изготовление этих штуковин поставил, что называется, на производственную основу. Смотри, каких игрушек понаделали! И впрямь залюбуешься!

— Да, с этими экспонатами можно хоть сейчас выходить на выставку, — отдавая должное изобретательности Блохина, вздыхал Могилевский. — Только вот стреляют пока неважно.

— Ну не скажи… Стреляют-то, между прочим, как раз нормально. Убивают плохо. А это, брат, уже по твоей части.

Вдвоем с комендантом они перебирали самопишущие ручки, карандаши, зонты, трубчатые зажигалки. Каждая такая привлекательная игрушка-сувенир была начинена сильнейшим ядовитым веществом, попадание которого хотя бы на кожу способно было мгновенно отправить человека на тот свет. Так что результаты были достигнуты неплохие. Однако особого удовлетворения вся эта продукция все же не вызывала.

— Впору свой магазин открывать и приступать к торговле, — мрачно язвил Блохин.

— Это точно.

— Лучше бы снайперов готовили. А тут попробуй — чтобы летела далеко, и чтобы яд при попадании в цель наружу не выпрыскивался, и чтобы тихо все было. И кому такая идея взбрела в голову? — в который раз сокрушался комендант.

Наконец они остановились на особо привлекательном варианте. Сделали несколько образцов облегченных пуль. Пустоты заполнили поначалу одним ядовитым веществом — аконитином. Такими пулями предполагалось снаряжать обычные винтовочные или револьверные патроны. Они не вызывали при стрельбе большого шума. Выстрел больше походил на хлопок газеты по столу и не привлекал к себе внимания. Существенным недостатком стала лишь небольшая дальность полета пули, которая на излете полностью теряла свою пробивную силу. При выстреле с расстояния больше пятнадцати метров она почти всегда застревала в одежде и, как правило, не разбивалась.