Гадалка поняла намек. Улыбнулась. Помолчав немного, ответила:

— По природе мы созданы заботиться о пришельцах. Ты воспитал в нас чувство сострадания, так и Сахара его в людях воспитывает.

— Мы теперь сами пришельцами стали. Анай у нас колодец хочет отнять!

— Вау не возродится из небытия без колодца, господин наш шейх.

Вождь закачался весь налево и направо, заговорил благоговейно:

Вау-Вау… Не возродится Вау из небытия своего, о Тимит, от руки рода адамова. Человек — скверная тварь, a Вау есть рай утраченный. Благо есть благо, покуда свободно оно, а забей его в русло и коснись его рука преступного грешника, осквернится благо и загниет как порождает разврат и гниение то золото кладов, которое не отчистит никакая принесенная жертва в попытках тщетных разобрать тайные знаки судьбы…

— И все-таки люди Сахары не насладятся его райской прелестью, покуда будет Вау похоронен в своем небытии. Те, кто странствует по Сахаре, хотят пить и напоить своих животных и угодить друг другу, пуская товары в обращение и развивая торговлю. И они желают получить это здесь на земле, не завтра, а сегодня, не в какой-нибудь неизвестный никому день.

— Что же нам делать, если это все — тайна божия, которую заложил Аллах в недра Вау. Не возродится утраченное иначе, как в последний миг. И не насладится его прелестью никто, кто не был вроде него потерянным и одиноким. Я не вижу в этом странности. Только мы одни явились в Сахару и мы же одни и вернемся в Неведомое…

— Скажи мне, скажи, господин наш шейх! Позволь мне вопрос задать: какая нужда человеку в этом Вау в тот момент именно, когда ему уже по небесному пути к истокам возвращаться пора?

Он оторвал взгляд от символов на песке. При свете очага видно было, как блестят в его глазах слезы. Девушка-мулатка подошла к нему с подносом чая в руках, но он грубым жестом оттолкнул поднос прочь, и она попятилась в страхе. Он заговорил таким сдавленным голосом, что гадалке показалось, будто тот исходит из глубины колодца:

— Ибо в нем все утешение. Если не было Вау нигде, никогда, то и… не было смысла никакого в Сахаре. И у жизни тогда смысла нет. Вау… Вау есть утешение.

Ветер снаружи затих — опять принялся подслушивать.

Города Сахары заимствовали у утраченного Вау не только способ возведения стен, но и, как утверждают оставшиеся в живых по сей день очевидцы, заимствовали всю методику сахарской архитектуры: строить здания четырехугольной формы, увенчанные по краям рядами пирамидальных треугольников Танит, возводить высокие кровли, плотно сплетенные из ветвей пальм, разделенные в центре двумя или тремя створками из пальмового дерева, окна делать высокие, рядом с крышей, иногда — изогнутые, похожие на входы в галереи и портики. Строители всегда стремились обезопасить устья окон рядами тонких зубцов из пальмовых ветвей, чтобы оградить внутренние покои от любопытных глаз. В каждом доме возводилась внутренняя лестница, ведущая на плоскую часть крыши — ею обычно пользовались женщины, так они могли видеться ненароком и беседовать с соседками под чистым небом в полной изоляции от быта и повадок своих мужчин в их полутемных галереях этажом ниже. Проходы и переулки в городе темные, галереи ограждены от света солнца, и торговцы использовали ниши стен, проходов и галерей для устройства в них лавок, где они лениво рассаживались на каменных порогах — части фундамента стен — и отмахивались от тучи мух, попивая себе зеленый чай и болтая обо всем и ни о чем. Как правило, крупный рынок возводился вблизи городской стены, напротив тех ворот, что вели к караванному пути, чтобы легче было обмениваться товарами и заключать сделки с приезжими купцами без необходимости приглашать чужеземцев в свои галереи и хранить там свои маленькие тайны и гаремы.

В известном сахарском городе Гадамес рынок расположен у южных ворот, выходящих на караванный путь в Томбукту. В Мурзуке он находится на севере — по дороге в Западный Триполи, что же касается Зувейлы, Томбукту и Тамангэста, несмотря на огромные расстояния, которые разделяют эти три города, все они отличаются тем, что в каждом из них больше одного рынка — по причине частоты следующих караванов и огромного скопления купцов и торговцев.

В новом Вау султан отвел огромное пространство, примыкающее к подножию гордого Идинана, в качестве рыночной площади города, и строители подняли стену, чтобы охватить этот простор, и поставили красивые ворота на юг, подобающие приему самых именитых купцов и наиболее богатых караванов. Султан также выразил желание открыть задние ворота в сторону становища на западе. Однако, не из почитания Тамбукту-матери или диалога со скрытым Вау, а во исполнение своего намерения завладеть колодцем и включить его в городскую черту.

Несмотря на короткий срок, в течение которого его негритянское войско трудилось на строительстве, они все-таки смогли протянуть свои границы до горизонта и достигли колодца, оттеснив исконных жителей Сахеля к западу. Выложили устремленные в небо купола и минареты, увенчав их полумесяцами с расходящимися концами и с концами, скрученными в кольца, так что они почти касались сверху друг друга и выглядели как круглые полные луны в бескрайних небесах. Городская стена не только протянулась вширь, но и выросла вверх, прикрыв строения и некоторые из куполов, так что для наружного зрителя остались на виду лишь утвердившиеся в небесах чужеземные символы этих скрученных в кольца полумесяцев…

Идкиран подтвердил вождю, что султан осквернил останки предков и протянул свою колдовскую руку мага к могилам, цеплявшимся за горные отроги, чтобы из священных камней гор возвести дворцу своего Вау.

Он пришел с визитом к вождю после того, как разошлись шейхи, и нашел его сидящим, скрестив ноги, у входа и перебирающим правой рукой зерна четок. Вождь внимал тишине, с благословением поминая того, кто урезонил ветер и даровал спокойствие. Пришелец некоторое время постоял снаружи. Вождь представлял величественно зрелище — взгляд его пронзал сумеречную даль, уводящую к одержимому бесами Идинану, созерцая «Ашит агаз» — дщерей ночи, по-туарегски, — расплывчатую гроздь свечения в сумерках будто свешивающихся с темных небес легендарных горных отрогов, скрывавших от жителей равнины родину джиннов…

Идкиран приблизился, скинул сандалии. Присел на корточки рядом с хозяином, не обратившись к нему ни с каким приветствием. Вождь долго не замечал его. Потом сгреб в кулак зерна четок и принялся потирать их в руках, словно хотел выдавить из деревянных любимиц тайну бытия, задавая им на языке звезд вопрос о местах уединения и загадках ветра.

Ночь повела счет к отступлению. Повеяло северным ветерком, принесшим воспоминание о влажном дыхании далекого моря. Он глубоко вздохнул. Сунул четки в карман. Повернулся к гостю:

— Мы уж позабыли, когда в последний раз Сахель наслаждался таким покоем и чистотой. Забыли, как север дышит. Проклятый ветер…

— Отсрочка! Все посланцы подневольные отсрочку дают. Сам Азраил больному отсрочку дает и излечивает его полностью, прежде чем за душу схватить и вернуть заклад на изначальное место. А наш гиблый — что Азраил, посланец Неведомого.