– И за сколько? – поинтересовался Кезон.

– За тысячу. – Я снова была честна. А куда мне было деваться?

– Мало, – вздохнул он. – Надо было хотя бы две взять.

– Две бы Фроловна не дала. А так она мне на тысячу плату за комнату снизила.

– Подожди, – наморщил лоб Кезон. – Сколько ты вообще платишь за эту убогую комнатку?!

Я назвала сумму ежемесячного платежа, и у него глаза на лоб полезли.

– Когда это в России стало так дорого платить за жилье? В Нью-Йорке за эти деньги можно люкс неделю снимать в крутом отеле! Ну или на сутки президентский номер.

– Эммм, не думаю, – промычала я, не зная, что сказать. Наверное, у Кезончика в очередной раз поехала крыша, весело гремя шифером. – Может, ты рубли в доллары перевел неправильно?

– Так. Не понял. Ты продала мои кроссовки за… тысячу рублей?! – потрясенно Кезон.

– Ну не долларов же! – всплеснула я руками.

Он захохотал и, чтобы приглушить собственный смех, закрыл рот тыльной стороной ладони.

– Ты, вообще в курсе, сколько они стоят? – спросил он сквозь смех.

– Без понятия.

– Три тысячи баксов, лапуля. Это лимитированная серия одного крутого спортивного бренда. И ты отдала их бабке. Поверить не могу!

– Сам виноват! – уперла я руки в боки. – Надо было унести с собой.

Кезон хотел поспорить со мной, но этого не получилось.

– Наташка! – снова раздался голос Фроловны, и он по привычке моментально скрылся в шкафу. А я подорвалась с дивана, но тотчас опустилась обратно, подумав, что это будет подозрительно.

– Да, Глафира Фроловна, – вздохнула я, когда хозяйка оказалась в комнате.

– Я спать пойду, – объявила она. – Дверь закрыла на ключ. Доброй тебе ночи. Я с председателем говорила. Завтра пойдешь с его внуком знакомиться. Со мной вместе. И пироги возьмем. Выдам я тебя замуж, не боись!

Я и пискнуть не успела, как Фроловна захлопнула дверь и ушла к себе. Мне оставалось лишь закрыть лицо ладонями. Вот что такое настоящее невезение…

– Ты чего? – удивился Кезон.

– Фроловна дверь на ночь закрывает, – потерянно прошептала я. – На ключ. Изнутри.

– И что? – его бровь снова поднялась вверх. Да как он ее так выгибает?

– А ключ у нее остается, – призналась я. – Она все боится, что воры залезут.

– То есть мне тут на ночь придется остаться? – спросил Кезон. Я кивнула, а он заржал, как ненормальный, зажимая рот рукой.

Вот что значит не везет так не везет!

Итак, мы остались вдвоем в моей спальне – я и конь педальный. Кезон, то есть. У меня на душе все кипело от возмущения, а он развалился на диване, как принц, и весело смотрел на меня. С вызовом – мол, ну что, выдержишь ли ты и это испытание, лапуля?

Подозреваю, что на лице у меня появилось презрение.

– Что? – тотчас пытливо спросил Кезон. – Ну что ты так на меня таращишься?

– Думаю, как от тебя избавиться, – мрачно ответила я.

– Ты же знаешь, что никак не избавишься, – хмыкнул он. – Мы связаны на веки и все дела. Выход отсюда только один – в окно. Но туда сигать я не буду. Надо было раньше, пока я мог попасть в «Клуб 27».

Я нахмурилась. Мне не нравились слова про этот клуб, слишком уж часто я слышала про него от Сережи. «Клуб 27» – негласное название знаменитых музыкантов, умерших в двадцать семь лет. Курт Кобейн, Джими Хендрикс, Джим Моррисон, Эми Уайнхаус и многие другие музыканты «входили» в этот клуб. И Сережа всегда говорил, что если уходить из жизни, то как они – на пике популярности. Я ужасно бесилась из-за этих слов, ругалась с ним, кричала, плакала даже. Меня буквально трясло, когда он рассуждал, как это круто. Я ненавидела разговоры на такие темы.

– Я не заставляю тебя выпрыгивать из окна, – холодно ответила я. – Останешься до утра. Рано утром Фроловна открывает дверь. Откроет – и ты уйдешь. Понял?

– Понял.

– Давай постараемся провести эту ночь без эксцессов.

– Тогда ты спишь на полу, – заявил Кезон, вытянув на диване ноги.

– Ага, сейчас, – хмыкнула я. – Держи карман шире. Это ты там спишь.

– Но я твой гость, алло, – весело возмутился он.

– Ты незваный гость. А незваный гость, как в горле кость, – парировала я. – Кину тебе одеялко, приткнись к стене.

– Я не могу спасть на полу, лапуля, – закапризничал Кезон. Впрочем, а что еще я ожидала?

– Что, звездный статус трескаться начинает? – усмехнулась я.

– У меня больная спина. Как-то в марте мы репетировали, я упал с трехметровой высоты и…

– Всё-всё-всё! – подняла я руки к верху. – Ты спишь на диване, а я – на полу.

Какой нытик, а! Неужели все звезды такие?

Я застелила диван новым постельным бельем, а сама взяла подушку и старенькое одеяло, чтобы лечь на пол. Ничего страшного не происходит, нужно просто пережить эту ночь. Мы выспимся, а рано утром я отправлю Кезона прочь.

– Я есть хочу, – заявил мой незваный гость, сидя на диване, как на персональном троне.

– А я что сделаю? – прошипела я.

– Смею напомнить, что на кухне есть пирожки, а ты мне должна три тысячи баксов, – лукаво улыбнулся он. Я внимательно посмотрела на него и молча выскользнула за дверь. Оказавшись в темной прихожей, я застыла и прислушалась. Фроловна спала, зато где-то у соседей внизу громко работал телевизор. Я на всякий случай подергала входную дверь, удостоверилась, что хозяйка действительно закрыла нас, после чего покралась на кухню за едой. Пирожков мы с Фроловной сделали на целую роту – если возьму пару штук, она и не заметит. Кроме них я прихватила овощной салат, который делала себе, и сделала кофе. Водрузив все это на поднос, я вернулась в комнату.

– Это что? – хмуро спросил Кезон, глядя на еду.

– Твой поздний ужин, – ответила я, понимая, что сейчас он опять начнет капризничать, как ребенок.

– А почему он такой стремный?

– Какой ты, такой и ужин. Ешь или унесу.

От салата Кезон брезгливо отказался – видимо, капуста с огурцами его не прельщала. Кофе у него тоже восторга не вызвало – он его отхлебнул и подавился, а потом долго кашлял в кулак, стараясь приглушить звук. И заявил, что такого пойла не пробовал никогда.

– Это обычный растворимый кофе, – пожала я плечами. Сама его недавно покупала в супермаркете по акции.

– Видимо, растворимый – потому что он растворяет желудок, – хрипло ответил Кезон. – Кофемашины у вас, думаю нет, верно?

– О, как ты догадлив.

Я мечтала о кофемашине, которая могла бы делать и капучино, и латте, и американо, но стоили они дорого. Так дорого, что оставалось только вздыхать.