Что-то было разлито в воздухе в этот день, потому что, как выяснилось на следующее утро, все переспали со всеми. Даже Джей сумела затащить в постель чопорного Физика “в поисках прививки от неизбежного брака”, как сформулировал потом Шуша. Ему самому вполне хватало собственных приключений, поэтому он спокойно сидел в углу с бокалом “Гурджаани” и с интересом наблюдал за перемещением тел в пространстве. В какой-то момент на авансцене показался Липеровский, который куда-то тащил одну из лингвисток, а та, хохоча, отбивалась.

– Подари ты мне девицу, Шамаханскую царицу! – воскликнул Шуша.

– Не подарю! – воинственно ответствовал Липеровский, продолжая тянуть ее куда-то.

Считая все это веселой шуткой, Шуша вскочил и стал тащить хохочущую лингвистку в другую сторону. Возня продолжалась несколько минут, пока уставший Липеровский не ослабил хватку. Тогда Шуша подхватил девушку, быстро рванул в свою каморку и, прежде чем Липеровский их настиг, успел бросить свою добычу на кровать и запереться изнутри. Липеровский стал громко барабанить в дверь.

– Но всему же есть граница, – кричал ему Шуша через дверь, – и зачем тебе девица?

Липеровский продолжал барабанить, но поскольку ему больше не отвечали, постепенно стих.

Шуша и лингвистка сидели на кровати в полумраке. Оба молчали, пытаясь осмыслить мизансцену, в которую оба попали.

– Я, наверное, пойду, – робко сказала лингвистка. – Не буду вам мешать спать.

– Что ты! Оставайся. Кровать узкая, но мы поместимся. Я тебе советую снять платье, чтоб не мять.

Она стянула через голову платье, цвет которого разобрать в полумраке было трудно, аккуратно сложила его на крохотный столик, приделанный к подоконнику, скинула босоножки и быстро залезла под одеяло. Шуша разделся и залез к ней. Обоим было ясно, что вариантов дальнейшего развития сюжета не так уж много. Чтобы пропустить фазу переговоров, сразу начал ее целовать. Она не особенно сопротивлялась, но что-то ее сдерживало.

– Вы правда думаете, что я могу остаться?

Он понял. Ей хотелось услышать от него какие-то слова, которые оправдали бы ее безнравственное поведение.

– Ну что ты, – зашептал он ей в ухо, – как я могу тебя отпустить! У тебя такая нежная кожа, такие сладкие губы…

Этого оказалось достаточно.

Проснулся он поздно. Ее рядом не было. Он что-то натянул на себя и выполз в большую комнату. Половина гостей уже уехала, оставшиеся завтракали. Только тут до него дошло, что он не в состоянии узнать ее в одетом виде. На ощупь и по запаху, конечно, бы узнал.

Внизу приписано рукой Даниила: “Можно заметить, что главный мотив этого поэта – слабость («я внезапно слабею»). Странно, что молодой человек пишет такие вещи”.

Шушу я видела теперь редко. Похоже, архитектура занимала его полностью. Не считая, разумеется, донжуанских дел. Я продолжала ездить к Сеньору. И однажды произошло неожиданное. Он в меня влюбился – через десять лет после знакомства! Как-то позвонил из автомата – хотел вытащить к нашим общим друзьям слушать мюзикл “Оливер!”. К роману Диккенса у него было очень личное отношение – возможно, судьба мальчика-сироты напоминала собственное детство. К этому времени моя подростковая влюбленность в него давно прошла, и мне не хотелось никуда идти. Он не уступал.

– Я только что уронил монету в телефонной будке, чтобы позвонить тебе, – говорил он. – Долго шарил рукой по грязному заплеванному полу и молился, чтобы монета нашлась. Я был готов отдать за эту монету полжизни. Она нашлась, и вот звоню.

Все это было так непохоже на Сеньора, что я поехала. Потом осталась у него ночевать, и в конце концов у нас начались взрослые отношения. Через несколько месяцев я забеременела. Когда он узнал, что будет ребенок, просто сошел с ума.

– Я напишу твоей маме письмо, что прошу твоей руки. Я могу зарабатывать очень много денег, просто раньше у меня не было стимула. Час проведу за машинкой, и этих денег хватит на неделю.

Была свадьба. Куда делись его ирония и цинизм! Друзья собрали приличную одежду – брюки, красивый свитер, новые ботинки. Но когда родилась Ника, началась совсем другая история. Семейная жизнь с Сеньором не могла получиться – он мастерски заманивал и привлекал к себе людей, а потом их бросал. Теперь он все чаще уходил ночевать в свою конуру.

И тут началась массовая эмиграция. Знакомые понемногу исчезали. И друзья стали приставать к Сеньору:

– Ты всю жизнь повторял стихи своего сокамерника: “А когда пойдут свободно поезда, я уеду из России навсегда”. Поезда пошли. Твой сокамерник уехал. А ты чего сидишь?

На что он отвечал:

– Я вот уже три года всех спрашиваю, где Калининское отделение милиции, и ни одна собака мне не говорит. Как я могу взять оттуда справку, если никто не хочет мне сказать, где оно находится? Но даже если представить себе, что я каким-то чудом собрал все справки и сделал ремонт в квартире, дальше начинается самое трудное: надо платить за визу сорок рублей. А где их взять?

Друзья были уверены, что стоит только нашему Сеньору пересечь границу, как мировая прогрессивная общественность тут же поднимет его на пьедестал.

Он будет сидеть где-нибудь в кафе “Флориан” на пьяцца Сан-Марко в Венеции и произносить монологи, а толпы учеников и поклонников будут их записывать и тут же публиковать. Поэтому друзья сами нашли Калининское отделение милиции, сами собрали все справки, сами сделали ремонт в его комнате и сами внесли сорок рублей. После чего Сеньору ничего не оставалось, кроме как взять в одну руку пластиковый пакет с блоком сигарет “Шипка” и последним номером газеты Paese Sera, а в другую – машинку “Рейнметалл”, сесть в самолет и улететь. Правда, в Шереметьево в самый последний момент он сунул машинку Шуше: мне не понадобится.