Лейтенант с мичманом рассчитывали в Охотске на торжественную встречу — как-никак, а победители, но вышло всё совсем иначе.

…В те дни посреди великого сибирского тракта, где-то под Красноярском умирал камергер Резанов. Уже в агонии, он внезапно приподнялся на локтях и закричал из последних сил:

— Слон! Слон! Слон!

Это были его последние слова. Что они значили, не понял никто. Быть может, слон почудился камергеру перед смертью, быть может, как считали некоторые, он пытался сказать «сон», но костенеющий язык уже не слушался своего хозяина. О противоречивой личности Резанова спустя полторы сотни лет скажет поэт.

Он мечтал, закусив удила,

Свесть Америку и Россию,

Но затея не удалась!

За попытку — спасибо!

Уже после смерти Резанова императору Александру будет доставлено его неотправленное письмо: «Усиля американские заведения и выстроя суда, можем и японцев принудить к открытию торга, которого народ весьма сильно желает у них. Я не думаю, чтоб Ваше Величество вменили мне в преступление, когда имев теперь достойных сотрудников, каковы Хвостов и Давыдов, с помощью которых выстроя суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матсмае селение их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх, дабы отняв между тем рыбные промыслы, и лиша до 20000 человек пропитания, тем скорее принудить их к открытию с нами торга, к которому они обязаны будут. А между тем услышал я, что они и на Урупе осмелились уже учредить факторию. Воля Ваша, Всемилостивейший Государь, со мною, накажите меня как преступника, что не сождав повеления, приступаю я к делу; но меня ещё совесть более упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую славе Твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих Вашего Императорского Величества намерений».

…Через много лет, в 1847 году, Калифорнию посетил директор Гудзон-Бейской компании Джордж Симеон, он-то и сообщил дочери коменданта форта Сан-Франциско Кончите де Аргуэльо достоверные сведения о Резанове. Симеон рассказал, что на пути в Америку побывал в Красноярске и посетил могилу Резанова. После этого Кончита примет монашеский постриг.

Дело в том, что к моменту возвращения «Юноны» и «Авось» слухи об успехах прошлогоднего похода Хвостова уже разнеслись по всей Сибири. Особенно взволновали они охотского начальника, капитана 2-го ранга Бухарина, известного своим гнусным характером и чудовищной жадностью.

— Ишь как в воде низко сидят! Небось, все трюма полны золотом да серебром, в Иапонии награбленным! — завистливо шипел он, оглядывая входящие в бухту суда.

Едва же завели швартовы, как Хвостов с Давыдовым были вызваны в комендантский дом. Едва вошли, как навалились на них дюжие молодцы, разом скрутили руки, ноги. Пытались было офицеры отбиться, куда там! Намяли бока и в подвал кинули. А назавтра поволокли на допрос к Бухарину. Кавторанг встретил их отборной матерщиной, в лицо слюной брызгая:

— Почему сия диверсия исполнена без моего ведома? Я тут государем главнейшим поставлен повелевать!

— А что ты за гусь такой, чтоб я тебе докладные чинил? — разлепил Хвостов разбитые в кровь губы. — Над нами один воевода в краях здешних был поставлен — его высокопревосходительство камергер Резанов. Он и приказы нам давал!

— А кроме того, велено было Резановым всё чинить нам в полнейшей тайне, — дополнил друга Давыдов. — На то и бумага у нас гербовая имеется!

— Плевать я хотел на бумагу вашу, да и на камергера, коего след давным-давно простыл! — вновь возвысил голос Бухарин. — Скажите мне лучше, куда золото награбленное подевали?

Несмотря на всю трагичность ситуации, пленники рассмеялись:

— Ну, ты и даёшь, Бухарин! Так вот что тебе от нас надо! Однако запомни, что мы не какие-нибудь разбойники барбантские, а офицеры российские, а потому на золото всякое нам наплевать с самой высокой мачты!

— В холодную обоих! — взревел Бухарин, ботфортами топая. — Я вас выведу на чистую воду, а богатства ваши сыщу и отниму!

Из воспоминаний мичмана Давыдова: «18 октября 1807 года. Когда я взошёл к капитану Бухарину, он, призвав караульного унтер-офицера, велел арестовать меня. Ни мне, ни лейтенанту Хвостову не позволялось выходить из дому и даже видеть лицо какого-нибудь смертного… Лейтенант Хвостов впал в опасную горячку. Вот картина моего состояния! Вот награда, если не услуг, то, но крайней мере, желания оказать оные. При сравнении прошедшей моей жизни и настоящей сердце обливается кровью и оскорблённая столь жестоким образом честь заставляет проклинать виновника и самую жизнь».

Затем учинено было следствие, начались допросы с побоями. «Юнону» с «Авосем» разоружили. Матросов тоже всех под арест посадили. Звеня кандалами, они ругались промеж себя:

— Мы на море-окияне за дела державные живота своего не жалели, а здесь острог с дыбой! Ах, жизнь наша клятая!

Бухарин меж тем твердил, как одержимый, одно и то же:

— Коль богатства на судах нет, значит, золото награбленное они на островах в кладах закопали, да знаком особым для памяти пометили! Всех допрашивать с усердием!

— Дыбу аль огонь? — подобострастно испрашивал топтавшийся подле мастер дел пытошных, бывший душегуб, забранный Бухариным в своё время с работ каторжных.

— И то, и другое! — ярился Бухарин. — Языки только не рви, тогда уж точно ничего не вызнаем!

— Дозволено ли мне будет офицеров-то пытать? Дворяне, чай! — вопросительно глянул на своего благодетеля палач.

— Что я велю, всё дозволено! — кивнул ему Бухарин. — Начинай тотчас же!

И пошли кости трещать! Однако, как ни старался палач из душегубов, как ни злился Бухарин, Хвостов с Давыдовым молчали, как каменные. Так же стойко держались и остальные. Под огнём начали говорить лишь штурмана Ильин с Фёдоровым, но и их показания полностью совпадали со шканечными записями.

Состряпанное Бухариным дело рассыпалось на глазах, но тот всё продолжал упорствовать. Когда ж его спрашивали, почему он считает, что золото закопано на острове, то капитан 2-го ранга на полном серьёзе отвечал:

— Так всегда разбойники поступают, я про то в книжке читал!

Выпускать Хвостова с Давыдовым Бухарин уже боялся. Штурмана с матросами — эти не в счёт, а от лейтенанта с мичманом, которые в столице всем известны, уже ничего не скроешь. За клевету и утеснения, им учинённые, можно не только должностью поплатиться. А потому решил Бухарин офицеров из острога живыми не выпускать. Мёртвые молчат крепко!

Два месяца отсидели в охотском остроге Хвостов с Давыдовым, обросли бородами и завшивели вконец Наконец, Хвостов объявил другу:

— Вот что, Гаврюша, сдаётся мне, что живыми нас отсюда Бухарин не выпустит, а потому пока ещё есть силы, надо в побег кидаться!

Сказано — сделано! Офицеров в Охотске уважали. Удаль и храбрость всегда привлекают к себе. В условленное ночное время засовы темницы отворились. Чтобы отвести подозрение от помогавших им стражников, Хвостов тут же наскоро написал на клочке бумаги записку, что последние были усыплены опием. Верные матросы снабдили беглецов сухарями, одеждой, ружьями. А потом, не теряя ни минуты, — в тайгу.