* * *

Но сначала мы заехали в Дом на Мысе. Не стоит и говорить, что после Дома Бельведера он стал глотком свежего воздуха. Вид его, конечно, не такой уж и впечатляющий, но если «впечатляющий» определять как «битком набитый Странностью», то я, пожалуй, предпочту внешнюю непримечательность. Мы прибыли в самый подходящий момент. Дом купался в полуденном свете. Отнеся вещи в спальню, мы прошлись по остальным комнатам. Роджер был впечатлен. Он ничего не говорил, но его выражение лица выдавало его с головой, и я была счастлива – вдобавок к тому, что уже была рада, что мы уехали так далеко, в самую дальнюю часть мыса. Мне, честно говоря, было все равно, в каком доме мы остановимся, главное, чтобы он служил нам убежищем. А то, что дом мне нравился, – приятный бонус.

Мы выехали в Уэллфлит и поужинали в ресторане «Бомбоубежище». Ты бывал там? Нас посадили на веранду, чтобы за едой мы могли наслаждаться заливом. Легкий ветерок разгонял комаров, и мы не спеша ели, наблюдая, как солнце спускается к воде, окрашивая небо в яркие цвета. Мы снова говорили о всякой ерунде. В контексте нашей поездки я вспомнила о нелюбимом Роджером романе «Бостонцы», что повлекло за собой безобидные дебаты о добродетелях Генри Джеймса. Роджер осуждал его за слишком сильное стремление к утонченности; в защиту я отмечала, что он пытался передать нюансы восприятия. Этот спор был слабым отголоском наших былых перепалок. В прошлом мы разворачивали друг против друга полномасштабные военные кампании, но в ресторане устроили шахматный турнир. После ужина мы прошлись по дороге к пляжу, сняли обувь и носки – снял Роджер, я была в сандалиях – и прогулялись босиком по песку.

Прогулка затянулась. Мы вернулись домой без двадцати двенадцать. Я включила телевизор и пока щелкала по каналам в поисках шоу «Сегодня вечером», пока на экране не промелькнул черно-белый фильм, увидев который Роджер подскочил со своего места и крикнул: «Не переключай!» На местном телеканале шла экранизация «Оливера Твиста» Дэвида Лина. Фильм только начинался, и мы почти ничего не пропустили. Роджер был в восторге. Диккенса постоянно экранизировали, удачно и не очень, – в отличие от жалкой киноадаптации «Алой буквы» с Деми Мур; но это так, к слову, – и хотя Роджер видел много фильмов по разным книгам Диккенса, именно этот лично для него много значил. Фильм отличался не только блестящей работой талантливого режиссера. Роджер впервые посмотрел его, когда учился в аспирантуре: тогда он только начал интересоваться Диккенсом, но был не уверен, стоит ли делать его предметом своих исследований. В местном кинотеатре пустили повторные сеансы. Роджер купил билет, и ему так понравилось, что он увидел в этом знак следовать своему желанию. И, конечно, как нельзя кстати пришелся выпавший шанс поработать с ведущими викторианистами. Наткнувшись на этот фильм, Роджер вспомнил о счастливых моментах своей жизни. После того, как мы закончили просмотр и совершили набег на кухонные шкафчики в поисках перекуса, мы отправились в постель; часы показывали два часа ночи.

В ту ночь я не могла уснуть. Я лежала и гадала, будет ли Роджер ходить во сне. Хотя я надеялась, что смены обстановки будет достаточно, чтобы он оставался в постели, но особо на это не рассчитывала. Да и уверенности в том, что он сможет свободно перемещаться по незнакомой территории, не было. Если бы он все-таки поднялся, стал бы снова произносить свою речь? Произнес бы ту же, что и прошлой ночью, или придумал бы что-то новенькое, еще более чудовищное? Ночь была теплая. Окна в спальне были открыты. Я слушала шелест океанского бриза в ветвях деревьев. И старалась не смотреть на часы, красные цифры которых, по моим ощущениям, умещали тридцать минут в пять. Наверное, стоило включить свет и почитать, но я боялась потревожить Роджера. Я не знала, чем можно было объяснить лунатизм в Доме на Мысе. Возможно тем, что я ошиблась в своих предположениях. Когда он пошевелился – часы показывали ровно три часа, – я затаила дыхание, гадая, какое направление он выберет в этот раз; смогу ли я поймать его прежде, чем он свалится с лестницы; хочу ли я услышать, что он будет говорить. Но он просто перевернулся на другой бок и затих. Несмотря на охватившее меня облегчение – я наконец-то могла нормально выспаться – я не смыкала глаз еще полчаса. Я хотела удостовериться, что дело было не в том, что Роджер просто сбился со своего привычного расписания и собирается отправиться в ночное путешествие чуть позже. После этого я могла с точностью связать его лунатизм с Домом Бельведера, но мне все еще нужно было понять, что эта связь означала. Такие выводы, конечно, были не окончательными. Свой вердикт я могла вынести только тогда, когда Роджер бы крепко проспал каждую ночь, которую нам предстояло провести в этом доме. Но в тот день… Он настаивал, что машину будет вести он, и мы ничего не обсуждали. Он крутил руль, и, когда я спросила, все ли хорошо, он кивнул головой – так вот дело в том, что он мог остаться в кровати лишь потому, что устал, а не по какой-то другой причине.

* * *

Мое облегчение от предвкушения полноценного ночного сна было преждевременным. Каждый последующий день в Доме на Мысе – мы были там со вторника по субботу – я не могла заснуть до трех. Поэтому и вставала позже обычного – спускалась вниз не раньше десяти или половины одиннадцатого, – но знала, что Роджер, как и всегда, встает в шесть, и мне не хотелось надолго оставлять его наедине со своими мыслями. В поездку он взял роман «Наш общий друг», который, по его словам, он давно не перечитывал, и с помощью которого как раз таки и коротал часы до моего пробуждения. Каждое утро я находила его на диване в гостиной с книгой в руках. Можешь списать это на паранойю… Хотя нет, как там говорят? Если у тебя паранойя – это не значит, что за тобой никто не следит? А если серьезно: зачем мы так далеко тащились, если Роджер бы все равно сидел и размышлял о Теде? Я не могла изменить мысли Роджера, но я могла занять их чем-нибудь другим. Кто знает? Может, я могла бы валяться в кровати до полудня, и ничего бы с ним не случилось. Я боялась себе признаться, что содрогаюсь от одной мысли о том, что, стоит мне побаловать себя и остаться в кровати, как Роджер начнет раскладывать на столе очередной макет. По этой причине я накачивала себя кофе, принимала душ и выходила с ним из дома не позже одиннадцати.

Почти все время мы проводили на пляже. Первым делом мы шли именно туда. Прогуливались по побережью в течение часа, мимо родителей, загорающих на солнце или читающих книги, и их детей, постоянно бегающих к воде с пластиковыми ведерками, в которые набирали воду для своих песчаных замков. Нам попадались и молодые и пожилые пары; для одних дети были лишь бликами будущего, для других – воспоминаниями о прошлом. Они расположились на шезлонгах, наблюдая за океаном из-за стекол солнечных очков. Встречали и других гуляющих, иногда с собаками: те скакали по песку, разбрасывали его в разные стороны, потом мчались к воде, чтобы окунуться, а затем, отряхнувшись, начинали все сначала. Мы кивали в ответ одиноким рыбакам, которые воткнули копья своих удочек в песок; на фоне волн натянутые лески были едва заметны.

Не знаю, был ли то прилив или отлив, или что-то среднее, но нашу прогулку сопровождал звук волн: океан обрушивался на сушу и растворялся в песке, и я подумала, что грохот похож на кашель старика. Звук то гремел – так внезапно, что можно перепугаться – то стихал и становился мягким, почти затаенным. Как бы я ни старалась уловить ритм, как бы ни была уверена, что чувствую биение волн, я не могла попасть в такт. Волны несли за собой бриз, и даже самые жаркие дни – только однажды было облачно – переносились без труда.