А киты… Они там живут. Это их дом, их мир. Такая невероятно чужая среда, а они в ней плавают. Не знаю, ныряют ли они до самого дна – думаю, зависит от того, где они находятся, – но если захотят, то могут опуститься очень глубоко. Я знаю, что мы считаем китов милыми и дружелюбными – или величественными, – а еще постоянно выступаем за сохранение их вида, но, не пойми меня неправильно, после того, как первый кит проплыл под кораблем, все мои нежные чувства были смыты волной чистого страха. Они ведь огромные. Сильные. Они бродят по этому невероятному пространству. Пусть я и ненавижу Мелвилла, но понимаю, почему он решил сделать Бога китом – в этом же смысл «Моби Дика»? И забавно: ты знал, что киты, по-видимому, раньше были наземными животными? Миллионы лет назад. Их скелеты – прямое тому доказательство. Кости в ластах похожи на огромные кисти. И у них есть маленькие рудименты задних ног. Ну и, конечно, у них есть легкие. И много еще чего. Но в далеком прошлом они внезапно отказались от солнца и ушли в соленую и темную воду. Почему они это сделали? Какая катастрофа согнала их с поверхности Земли?

Вероника допила вино, а затем снова наполнила бокал.

– Знаю, тебе этого мало. Ты остался, чтобы услышать, что произошло, когда мы с Роджером приехали на мыс, что вызвало у меня эти воспоминания.

– Да, – ответил я. – Я хочу услышать все.

– Тогда слушай.

Роджер, сказала Вероника, сидел с кислой миной. Как только он согласился поехать со мной на мыс Кейп-Код, его губы скривились в сожалении. Пока мы ехали по Массачусетской автомагистрали в сторону автострады Нью-Йорка, Роджер не проронил ни слова. Я знала, что он держит себя в руках, и на тот момент это означало, что он пытается проглотить десяток претензий, вертевшихся у него на языке. Пытается держать курс на восток. Я была так рада, что мы выбрались из дома, что пересекли Гудзон; слева проплыли домики Олбани, и мы промчались между старых, сточенных временем гор Беркшир-Хиллз. Даже купленный на стоянке бургер и тот вызвал у меня восторг. Я испытывала такое облегчение, что, опасаясь, что Роджер возьмет на себя смелость отказаться от нашей задумки и развернется, смиренно и молча просидела почти пятьсот километров, слушая радиостанции, которые то и дело ловил наш радиоприемник.

Но меня беспокоило не только это. Роджер… Как это назвать? Его речь? Его драматичный монолог? Он фоновым шумом крутился у меня в голове. Я не могла не думать о нем. И старалась не волноваться, хотя бы не так сильно. Особенно о том, как изменился его голос в конце. Это не значит, что остальное услышанное мне пришлось по душе, но, по крайней мере, мне все стало понятно. Даже без этого странного и пустого голоса, который, казалось, отражал все огромное и невидимое пространство Дома, я бы ни за что не стала слушать процесс сочинения речи Роджера. Да, в тот самый момент, когда я услышала, как он выговаривает все Теду – как он вбивал в Теда слово за словом, так я это называла, – я осознала, что даже не подозревала, что душа моего мужа – это бездна, наполненная черной, кипящей обидой и гневом. Но продолжала думать, что слова эти пришли к нему спонтанно, и ничего в этом удивительного не было. Он был преподавателем уже тридцать лет и давно овладел искусством импровизации. И я мирилась с мыслью о том, что Роджер высказал все Теду сгоряча. У меня, конечно, плохо получалось, но я справлялась. Но то, что действовал он предумышленно, мягко говоря, выбивало меня из колеи. Разве тебе понравится, если окажется, что твой любимый человек способен причинить вред другому человеку – своему собственному ребенку, господи! – и при этом методично планировать свою расправу? Я смотрела на Роджера, но видела совершенно другую картину: он сидел, одетый не в синюю рубашку с короткими рукавами и хлопчатобумажные брюки, а в шкуру; и не на водительском сиденье «Джетты», а в пещере, освещенной костром. В левой руке он держал осколок кости, в правой – заостренный камень. Повторяя монолог прошлой ночи, он стачивал кость камнем, превращая ее в оружие, в нож, который собирается вонзить в мягкий живот своего сына. Я постаралась стереть эту картину из памяти.

* * *

Вместо этого я думала о том, куда мы направлялись. Эдди показывала мне фотографии Дома на Мысе, и я обещала, что как-нибудь обязательно приеду погостить, но все как-то не получалось. Я была на мысе, когда мне было девятнадцать. Я поехала в Провинстаун с парнем, с которым тогда встречалась. Наши отношения трещали по швам. Бывает, понимаешь, к чему все идет, но изо всех сил сопротивляешься, – и эта поездка была как раз таки грандиозным, но напрасным сопротивлением. Мы заблудились: он утверждал, что знает короткий путь, который на деле оказался длинным, и к тому времени, когда мы прибыли в город, солнце уже садилось, а терпение было на исходе. Около часа мы шли по Коммерс-стрит, а потом нас ждал довольно неприятный ужин в ресторане «Ловушка для омара». Он впервые в жизни увидел дрэг-квин и испугался. Я сказала, что ему надо поучиться толерантности. И мы спорили об этом весь ужин. По дороге домой мы то продолжали препираться, то вяло пытались спланировать еще одну поездку, решив, что в следующий раз у нас будет больше времени, и мы снимем комнату в мотеле. Было грустно. Грустно и обидно, потому что я приехала в красивое место, но не смогла им насладиться.

Воспоминания Роджера о Кейп-Коде были намного приятнее моих. После свадьбы он с Джоан отдыхал там несколько лет подряд. Но пропустили один год, когда Джоан была беременна Тедом. А когда через год они решили узнать, смогут ли снять ту же самую квартиру, то узнали, что художник, занявший ее, уже внес депозит на год вперед. Роджер обзвонил еще нескольких арендаторов, но в тот год все бронировали заранее. И, раз на мысе все было занято – а это где-то пять отелей в Провинстауне, – им пришлось рассмотреть другие варианты. Парикмахер Джоан посоветовала южное побережье Нью-Джерси, и вот так они нашли место, в котором отдыхали следующие шесть лет, пока не решили свозить Теда в Диснейленд.

Но для Роджера весь мыс ассоциировался только с Провинстауном. С незапланированными прогулками по пляжу, но в основном с обедами, ужинами и встречами с друзьями. С посещением галереи за галереей, иногда даже в сопровождении художника, чьи работы в них выставлялись, иногда заканчивавшиеся покупкой картины, которую они вешали в одной из гостевых комнат Дома. С посещением встреч с критиками и журналистами из литературных журналов. «Совсем как на Манхэттене», – говорил Роджер, и именно поэтому, я уверена, Джоан там нравилось. Она научила его, как разделывать лобстера. И почему я не удивлена, что она потрясающе умела взламывать панцирь и выковыривать все до последнего?

Не думаю, что Роджер и Джоан когда-нибудь пересекались на мысе с Эдди и Харлоу. Когда Говарды начали проводить на мысе свой отпуск, Роджер и Джоан уже начали ездить на побережье Нью-Джерси. Они посещали мыс еще раз, но только на несколько дней. Тогда знакомые Джоан, снимавшие дом в Гианнисе, пригласили ее и Роджера в гости. Ни Роджер, ни Джоан никогда не были в Доме на Мысе – ни до, ни после развода, – и, признаюсь, я была этому очень рада. Если собираешься жить с человеком, для которого ваш брак не первый, да еще и живешь в том же самом доме – особенно если брак был долгим, – тогда приходится мириться с тем, что, куда бы вы вместе ни поехали, они были там в первый раз вдвоем. И во второй, и в третий, и, вероятно, в четвертый. Говоришь себе: не имеет значения, кто был до тебя; важно, кто рядом сейчас. Слушаешь, как твоя половинка рассказывает, чем они занимались в том или другом месте, потому что это часть жизни твоего любимого человека, а ты хочешь узнать о ней все. Уверяешь себя, что вы вместе создаете новые воспоминания, которые еще лучше прежних, что теперь эти места принадлежат только вам двоим. Такова цена, и если кажется, что расплатиться никогда не получится, то разве можно что-то поделать?